Патрульные апокалипсиса

— Чертовски, знаете ли, интересный вопрос! Я даже сам не знаю. Пребывал в типичном для разведенных состоянии, жил один в квартире, а не в собственном доме, жена с детьми вернулась в Айову, я был сам по себе и пытался хоть как-то отвлечься. Однако чувствовал себя словно в заточении. Время от времени мне звонили из Госдепартамента, говорили, что нужно появиться на таком-то банкете или приеме. И как-то раз вечером в Британском посольстве эта очаровательная женщина, такая живая, такая умница, похоже, обратила на меня внимание. Она держала меня под руку, когда мы переходили от группы к группе, и обо мне говорили много приятного. Но это все были знакомые дипломаты, и я не воспринимал их серьезно. А она восприняла и стала усердно разжигать мое тщеславие... Ну, об остальном, я думаю, догадаться не трудно.

— Нет.

— Правильно. Трудно мне сейчас.Что мне делать? Я, наверно, должен быть зол, взбешен ее предательством, вести себя как дикий зверь, жаждущий крови, но я ничего такого не испытываю. Я просто чувствую себя опустошенным, сгоревшим дотла. Я, конечно, подам в отставку. Продолжать было бы глупо. Высокопоставленному чиновнику, которого так легко обдурить, срочно надо переквалифицироваться в какого-нибудь слесаря.

— Мне кажется, вы можете гораздо плодотворнее послужить и себе, и своей стране.

— Как? Вернуться на родину и чинить трубы?

— Нет. Сделать самое сложное — возвратиться в Париж, как будто мы не встречались и разговора этого не было.

Ошеломленный Кортленд молча уставился на директора отдела консульских операций.

— Мало того что это невозможно, — сказал он наконец, — это еще и бесчеловечно. У меня ничего не выйдет.

— Вы дипломат до мозга костей, господин посол. Иначе в никогда не оказались в Париже.

— Но то, о чем вы просите, выходит за рамки дипломатии. Тут глубоко субъективное восприятие, а оно отнюдь не союзник дипломата. Я бы не смог скрыть своего презрения. Все те отрицательные эмоции, которых у меня сейчас вроде бы нет, тут же проявятся, стоит мне ее увидеть. Ваша просьба просто в голове не укладывается.

— Я вам скажу то, что и в самом деле в голове не укладывается, господин посол, — прервал его Соренсон самым решительным тоном. — Человека вашего ума и огромного опыта, чиновника министерства иностранных дел, прекрасно ориентирующегося в мировой дипломатии, постоянно сознающего угрозу внутреннего и внешнего шпионажа, смогли обманом женить на убежденном зонненкинде, на нацистке.И позвольте объяснить, что еще сложнее укладывается в голове. Эти люди сидели по своим норам по тридцать — пятьдесят лет. Пришло их время, и они выползают из всех щелей. Но мы не знаем, кто они и где, знаем только, что они есть. Они распространили список сотен занимающих самые высокие посты мужчин и женщин, которые якобы принадлежат к этому всемирному движению. Возможно, это и не так, однако разве нужно рассказывать вам об атмосфере страха и смятения, которая душит и нашу страну, и ближайших союзников? Сами все видите. Еще чуть-чуть — и начнется истерия: кто нацист, а кто нет?

— Мне нечего вам возразить, но что даст мое возвращение в Париж в качестве ни о чем не подозревающего мужа?

— Многое, господин посол. Нам нужно узнать, как действуют эти зонненкинды, с кем выходят на связь, как вступают в контакт с новым поколением нацистов. Понимаете, должна быть какая-то инфраструктура, цепочка связных, ведущая на самый верх. А нынешняя миссис Кортленд, умница-жена американского посла во Франции, отнюдь не мелкая сошка.

— Вы действительно считаете, что Жанин может невольно помочь в этом?

— Она наш лучший шанс — честно говоря, единственный. Даже если в нашелся еще один зонненкинд, она — главный кандидат в силу своего положения, обстоятельств и поскольку ей на самолете до Германии всего несколько минут лету. Если она выйдет на связь с верхушкой или они вступят с ней в контакт, она может вывести нас прямо на тайных руководителей движения. Мы обязанынайти их и разоблачить. Это единственный способ вырвать рак с корнем, как кто-то выразился... Помогите нам, Дэниел, пожалуйста.

Кортленд опять ответил молчанием. Он сменил позу и, что было так непохоже на дипломата, казалось, не знал, куда девать руки. Он заерзал на стуле, провел рукой по седеющим волосам, потер подбородок и наконец сказал:

— Я уже видел, на что эти подонки способны, я их ненавижу... Не гарантирую, получится ли у меня что-либо, но я попробую.

Жанин Клунз Кортленд подошла к изысканному кожаному прилавку «Седла и сапог» и попросила позвать управляющего. Вскоре появился небольшого роста худощавый человек в дорогом желтоватом парике, закрывавшем голову и основание шеи, одетый в костюм для верховой езды, включая брюки и сапоги.

— Да, мадам, чем могу быть полезен? — спросил он по-французски, взглянув на нескольких покупателей за ее спиной, — некоторые из них сидели, другие стояли.

— У вас прелестный магазин, — ответила жена посла. Акцент выдал ее происхождение.

— А, вы — американка, — с восторгом отметил управляющий.

— Это так заметно?

— Да нет, мадам, ваш французский превосходен.