Патрульные апокалипсиса

— Объясню на примере недавних событий. Начну с того деятеля, что служил в армии. Если б адвокат Салливан, консультировавший Оливера Норта, был бы вместо этого юристом в комитете сената, мистер Норт до сих пор сидел бы в военной тюрьме, а не собирался бы снова выставить свою кандидатуру. Куда проще — он был лжецом, нарушил военную присягу, обесчестил мундир и страну. А свои противоправные действия облек в форму выгодных для себя ханжеских расхожих фраз, сумев переложить свою вину на некую высшую субстанцию — читай, на Господа Бога. И получилось, что он не имеет никакого отношения к собственным порочным деяниям.

— Юрист, по-вашему, мог бы загнать его в угол?

— Одного я только что назвал, да таких еще с десяток наберется. В те дни мы, бывало, сидели с коллегами у нас в офисе, выпивали и следили за слушаниями по телевизору. Мы тогда устраивали шутливые дискуссии: кто из наших собратьев законников мог бы поставить этого завравшегося подонка на колени. Мы были из обеих партий, а потому остановились на пламенном сенаторе со Среднего запада, бывшем прокуроре. Он жутко нам досаждал, но адвокат был потрясающий.

— Думаете, ему бы это удалось?

— Нет вопроса. Понимаете, он тоже был военным пехотинцем и получил Знак Почета конгресса. Мы представляли, как выпустим его в голубой форме с пурпурной орденской лентой и золотой медалью на шее и натравим на этого вруна.

— И он бы справился?

— Я помню его слова: «Жалко времени на этого шакала. Я сейчас все силы трачу, чтобы привлечь промышленность в наш штат». Но думаю да, он бы пошел на это.

— Я осторожно пороюсь в нашей картотеке, — сказал Соренсон, вставая. — Но у меня все равно серьезные сомнения. Ящики Пандоры меня не привлекают, так повелось еще с войны. Подумать только, менее чем через час мне предстоит открыть один из них.

— Рассказать не хотите?

— Не сейчас, Говард. Мне, возможно, позже потребуется ваше ходатайство перед президентом, хотя бы для того, чтобы заручиться согласием госсекретаря.

— Значит, неприятности — в дипломатической сфере?

— На самом верху посольства.

— Боллинджер — зануда, но его любят в Европе. Считают интеллектуалом, того не понимая, что во время глубокомысленных пауз он не столько обдумывает оптимальные решения, сколько размышляет, как бы обратить дело нам на пользу.

— Я, пожалуй, соглашусь с вами. Мне всегда казалось, что он не любит брать на себя серьезных обязательств.

— Вы не правы, Уэс. У него есть одно серьезное обязательство: уберечь самого себя. И к счастью для нас, еще уберечь и президента, что, естественно, возвращается эхом к нему самому.

— А президент знает об этом?

— Конечно, он очень проницателен, это человек блестящего ума. Тут quid pro quo[101]. Думаю, будет справедливо сказать, что нашему человеку в Овальном кабинете время от времени требуется тот, кто смазывал бы ему шестеренки.

— Нет сомнений. Но вы сами сказали, он человек проницательный и всему учится.

— Если в мне только удалось заставить его почаще отрывать задницу от кресла, он быстрее бы научился. Так и дело пошло в быстрее.

— Спасибо, что нашли для меня время, Говард... господин вице-президент. Буду держать вас в курсе.

— Не надо держать дистанцию, господин директор. Нам, динозаврам, приходится поддерживать молодых двуногих, когда они, спотыкаясь, выбираются на сушу.

— Не знаю, способны ли мы на это.

— Если не мы, то кто же? Разные там Адамы Боллинджеры? Охотники на ведьм?

— Мы еще поговорим, Говард.

* * *

В Париже была середина дня: теплое яркое солнце, чистое небо — лучшего и не пожелаешь для прогулки по бульварам, по саду Тюильри или для того, чтобы постоять возле Сены, подставив лицо ветру, и понаблюдать, как по воде скользят лодки, ныряя под бесчисленные мосты. Париж летом — поистине Божий дар.