Пациент особой клиники

Все это время он исходил из соображения, что в преступлении виновен один лишь Трамниц. Беркхофф вспомнил, как Скания на его вопрос о том, насколько полиция уверена в этом, ответил: «До недавнего времени наше предположение составляло девяносто девять процентов, но час назад у нас появилась стопроцентная уверенность».

Из этого Тилль и исходил, ни на секунду не допуская мысли о том, что в преступлении могут быть соучастники. И хотя у него возникло смутное, можно даже сказать, совершенно абсурдное, нелепое и идиотское подозрение о том, кем мог бы быть этот соучастник, Беркхофф постарался отбросить все подобные мысли и сосредоточиться на чтении, надеясь найти в записях доказательство необоснованности своей страшной догадки.

«С какой стати мне было признаваться?

Если ты не сможешь дать разумный ответ на этот вопрос, тогда вернись к исходной точке моих размышлений: кто может быть заинтересован в том, чтобы Макса не нашли?»

«Рикарда», – мелькнуло в голове у Тилля.

От этой мысли ему стало нехорошо, и он закрыл себе рот рукой, пытаясь отогнать ее. Но его мозг продолжал делать свою работу.

«Она не признает меня и зовет по имени, которое могла узнать только от Скании. А он покончил с собой!» – размышлял Беркхофф.

От хода таких мыслей Тиллю показалось, что в нос ему ударил горький запах собственного пота, напитанный страхом, болью и отчаянием от ее предательства, хотя у него не было ни малейшего основания и даже повода подозревать Рикарду в столь чудовищном поступке.

«Хорошо, – продолжал рассуждать Тилль. – Порой мы ссорились. Я излишне баловал Макса, и она хотела второго ребенка».

Об этом даже писали в газетах, причем журналисты, узнав о его вспыльчивом, несдержанном характере, в погоне за сенсацией слепили некую новостную смесь, придав ей броский заголовок: «Какие отношения могут выдержать такое?» Именно так вопрошал один еженедельный журнал на своей третьей странице. Но были суждения и похлеще: «Не развалился ли брак еще до исчезновения Макса?»

Некая журналистка, смакуя подробности и подавая их в виде сенсации, рассказала своей читательской аудитории о том, что Рикарда хотела второго малыша именно для того, чтобы Макс не оставался единственным ребенком. Отец был слишком привязан к своему сыну и позволял ему делать все, что заблагорассудится, только потому, что он был слишком похож на него.

Слишком похож?

Дневник Трамница выскользнул из рук Тилля, и он прикрыл ими свое лицо.

«Неужели она ненавидела Макса, потому что он напоминал ей обо мне?» – пронеслось в голове у Беркхоффа.

При этом парадоксальным являлось то, что чем больше Тилль думал о своей жене, тем бледнее становился ее образ.

«Да, она хотела второго ребенка. Да, мы поссорились, – размышлял он. – Но неужели Рикарда испытывала ко мне такую сильную ненависть, что решила забрать у меня Макса, чтобы я сошел с ума?»

– Нет! – громко прохрипел он.

И это короткое слово, казалось, глухим эхом отразилось от стен небольшого и ярко освещенного туалета. Причем свет почему-то стал разгораться с каждой секундой все ярче, а ему становилось все жарче и жарче. Постепенно он стал ощущать себя как в сауне, в которой кто-то установил такой температурный режим, чтобы довести его душу до кипения.

– Бред какой-то! – воскликнул Тилль.

Действительно, в таких рассуждениях не имелось никакого смысла, ведь Рикарда не являлась преступницей и уж тем более не была каким-то криминальным супергением, чтобы заранее предвидеть план своего мужа по внедрению в клинику под видом больного пациента.

«А может, это Скания подтолкнул меня к такому решению? – решил было Беркхофф, но сразу же отмел такое предположение. – Нет, шурин категорически не советовал мне делать этого. Причем до последней секунды».

Тилль покачал головой, стараясь сосредоточиться, и стал рассуждать дальше:

«Или весь парадокс заключается в том, что к этой моей идее с клиникой меня подтолкнул увиденный где-то знак «Вход воспрещен»?

Тогда почему Скания умер именно сейчас? Он не производил впечатления подавленного человека. Скорее наоборот. Ведь с мыслями о самоубийстве шурину вряд ли удалось бы внедрить меня под видом психически больного пациента в психиатрическую клинику тюремного типа. Или я ошибаюсь?»

Все это никак не вписывалось в общую картину, которая и без того походила на каракули годовалого ребенка. В самом кошмарном сне Тилль мог представить, что Рикарда являлась участницей заговора, но чтобы она похитила своего собственного сына? Такого просто быть не могло!

Абсурдной казалась также мысль о том, что его жена убрала такого важного свидетеля, как Скания. Ведь он был ее братом! А если бы и так, то как ей тогда удалось представить дело таким образом, чтобы все подумали, будто он покончил с собой? Нет. Это было просто невозможно.

К тому же этот шаг не имел никакого смысла и был чересчур рискованным. Для лица, преступавшего закон впервые, такое тяжкое преступление было не под силу.

Макс, он сам, Скания…

Слишком много жертв и возможностей допустить ошибку!