Паутина

Только я увидел. Пришлось… Нельзя уйти от того, что сам же ищешь. Увидел и оторопел, понимая, что к такому невозможно подготовиться. Что лучше ослеп бы, чем так. Первого, кого заметил — Макса, который засунул револьвер себе в рот и смотрел перед собой, не говоря ни слова. Он сидел, упершись о стену, смотрел в одну точку и даже не вздрогнул, когда я ворвался в комнату. Он не видел меня, смотрел куда-то в сторону и не слышал ни звука, а глаза — пустые, неживые, словно ненастоящие. Как будто не человек перед тобой — а манекен, обтянутый человеческой кожей. Я слету выбил ногой пистолет из его рук и пнул подальше в сторону, в глаза его смотрю — а он не реагирует. Вообще. Ни слова, ни движения, ни сопротивления. Я готов был к драке, ругани, борьбе, я даже замахнулся, чтобы заехать ему в челюсть, только тут не с кем было драться. Он сейчас был не здесь, шевелил губами, повторяя что-то про себя. Опять и опять, снова и снова. И мне казалось, что вот так вот выглядит крайняя грань безумия. Не того, яростного, которое сметает все на своем пути, а опустошающего, того, которое превращает человека в жалкую оболочку. Ты можешь делать с ней что угодно — больше не страшна никакая физическая боль, потому что вся она — внутри. Она — это все, что осталось. Она разливается внутри, вытесняя все… чувства, эмоции, мечты, сожаления — все. Заполняя собой нутро, сжирая, обугливая, кромсая… медленно, изощренно, не позволяя выплескивать себя наружу. Боль, которая становится тобой.

Его моментально увели… Приказал отвезти в загородный дом и закрыть… Теперь у тебя, Макс, будет много времени, чтобы "оклематься".

А после того, как увидел сестру, тут же пожалел, что сам не пристрелил ублюдка этого больного. Будь он проклят. Проклят тысячу раз. Потому что то, что он с ней сделал… Так не поступают даже с самой последней тварью.

Это не человек. Это психопат, который не заслуживает теперь даже того, чтобы просто смотреть в ее сторону.

Бл***. Как же больно. Смотреть больно, а что же пережила она. У Меня руки задрожали от того, что увидел. Застыл на месте на миг, словно парализовало меня, сделать шага не мог, надеясь, что с ума сошел и мои же глаза сейчас меня обманывают. Что мираж это… что меня, бл***, самого героином накачали и сейчас я вижу какие-то галлюцинации.

Она лежит на полу… Не двигается, ладонь маленькую в кулак сжала, а я смотрю на ее пальцы, перепачканные кровью, ногти, обломанные до мяса, бурые разводы крови на полу, и не могу пошевелиться. Понимаю, что пульс нащупать нужно, а руки словно не мне принадлежат. Боюсь, бл***, что прикоснусь — и не почувствую биение жилки, что тело ее коченеть начинает…

Гребаное дежавю… Еще одна женщина, которую любил, лежит в луже крови и умирает у меня на глазах. Смотрю на сестру — и свадебное платье вижу, волосы вместо темных светлыми стали, на губы безмолвно сжатые смотрю — а они шептать начинают… Замотал головой, рассеивая это видение. Я начинаю сходить с ума. От этой боли, от вины, от страха, что поздно уже… От злости на самого себя, что не уберег. Еще одну.

Дернулся наконец-то и приложил пальцы к шее. Еще раз и еще раз, убеждаясь, что это не игра моего воображения. Жива. Жива. Словно из кошмара вынырнул.

— Врачей сюда. Быстро. Быстро, я сказал.

Они вбежали в комнату, а я орал на них, чтоб аккуратнее там, чтобы боль не причинили, и хотелось смеяться над самим собой. Какая боль? Что может быть еще больнее? Да и не в сознании она, не чувствует ничего. Только хотелось сейчас с ней, как с сокровищем хрупким, аккуратно, бережно, словно вину свою искупая за то, что не успел вовремя.

Они унесли ее, прикрыв тело простыней. Белоснежной, чистой, как ее душа, и на ней сразу же проступили красные пятна. Как проклятие. Ткань пропиталась ее кровью, только эти раны ничто по сравнению с тем, что она почувствует, когда проснется…

Потом, спустя время, когда я буду перематывать в голове этот день бессчетное количество раз, я пойму, что заставило меня возненавидеть Макса. Да, у меня было много причин для этого, но щелчок произошел в тот момент, когда посмотрел на ее кожу. Она была настолько бледной, тонкой и чувствительной, что Дарине всегда приходилось прятаться от солнца, чтоб не обгореть, за это Карина шутливо дразнила ее, называя аристократкой. А тогда я не увидел на ней ни одного живого места. Ублюдок закрасил эту хрупкую бледность кровавыми узорами ссадин и увечий, исполосовал до месива, превратив в кусок мяса. Когда прибежали врачи и начали перекладывать ее на носилки, я вздрагивал каждый раз, когда к ней кто-то прикасался. Потому что там не осталось тела — оно превратилось в одну сплошную рану.

Я спустился вниз по стене и крепко сжал голову руками. Что же ты натворил, Макс? Что ты, бл***, наделал. Я не дам тебе сдохнуть, я тебя с того света вытащу, чтобы ты жил с этим. Один. Чтобы каждый день перед глазами у тебя все это кровавой пеленой стояло, чтобы ни один крик не затихал в голове и сводил с ума. Только рядом никого не будет. У тебя больше нет ни брата, ни жены, никого. Ты сам так захотел. Сам выбрал…