Паутина

— Во-о-от, так лучше. За плечо мое хватайся, подниму тебя. Помирать он собрался. Ты бы на исповедь еще сходил. Держись, говорю, — сжимая сильнее, перекидывая за спину, на себя.

Он стонет глухо, тяжелеет, видимо, вырубается опять, а я пру как танк, преодолевая расстояние до машины. В голове пульсирует — довезти бы до больницы. Успеть бы. Навстречу Русый с Изгоем бегут.

— Ты не вырубайся, Зверь. Не смей глаза закрывать. О Дашке думай. Слышишь? О ней думай. Я сказал.

— Не вижу я… ничерта не вижу, темно как в аду… — пробормотал и стих.

Я наверх посмотрел, как парни навстречу бегут. У Изгоя рука перебинтована выше локтя. Перемололо их всех там не слабо. Прислушался. Вроде выстрелов не слышно.

— Скорая в дороге уже, — кричит Русый, — я Фаину набрал — вылетит первым же рейсом.

А мне страшно посмотреть на Макса и понять, что все… что не успел…

— Кажется, не дышит, — и я не смог вдох сделать, замер.

— Дышит, — голос Изгоя опять как сквозь вату, — и дышит, и пульс есть. Давай в машину.

Они подхватили Макса и вдвоем понесли, а я поднялся следом к своей машине, о капот облокотился, задыхаясь, оглядываясь по сторонам, вытирая пот со лба. Апокалипсис устроили. Три джипа горят. На дороге тела валяются, все кровью залито, битые стекла, обломки металла и гильзы в заходящих лучах солнца отблескивают. А у меня внутри пустыня выжженная. Я за эти минуты сам чуть не сдох.

— Ну что там? — спросил и затаился. — Живой?

— Живой пока. Кажется, головой сильно ударился, зрачки на свет не реагируют. Пару ребер точно сломал и ноги… Нам бы теперь довезти.

Оттолкнулся от капота и в машину сел. Изгой уже за рулем. Его машину изрешетили в сито еще когда я тормознул посредине трассы, а они следом за мной.

— Все, погнали, лекарь ты хренов, диагнозы ставишь. Порядок потом наводить будем.

Бросил взгляд на Макса и поморщился, увидев, как Русый осколок стекла из его плеча выдернул, а тот даже не вздрогнул. Вот сейчас я и осознал, что все мои мысли до этого были ненастоящими. Порождение адской ярости и разочарования. А там, пока тянул его из этой проклятой тачки, понял, что не оставил бы никогда. Плевать, что между нами пропасти и стены, на все плевать. Брат он мне. Кровь моя. Семья. Простить — не прощу, может, и никогда не прощу, но бросить… Землю грызи — но семью не предай.

—-------------

*1 — Черные Вороны 1. Реквием

*2 — Черные Вороны 1. Реквием

*3 — Черные Вороны 1. Реквием

ГЛАВА 23. Дарина

Говорят, что люди приходят в себя долго и мучительно. Правду говорят. Да, долго и мучительно. Я выныривала из тумана рваных обрывков реальности и таких же вязких кусков бреда. Я, кажется, все слышала, даже понимала, о чем говорят вокруг меня, а потом снова пряталась в свой странный мир оцепенения. Он был соткан из черно-красно-белых ниток, где черным была моя боль, красным — мои страшные воспоминания и белым мое прошлое, где этой боли еще не было. И я бродила по этим разноцветным полосам личного лабиринта, то задыхаясь от приступов жестоких страданий, то погружаясь в едкий дурман кошмаров кровавого цвета, то забываясь в счастливых мгновениях.

А потом резко открыла глаза — и цветные нитки исчезли, боль отступила куда-то и спряталась. Но я ее чувствовала. Она свернулась в клубок и закатилась в темный угол, чтобы терзать меня потом, позже.

Не сразу поняла, где я. Рассматривала помещение, стены, пока не услышала писк датчиков. Попыталась вспомнить, почему здесь оказалась, но не смогла, потому что та самая боль накинулась на меня и впилась когтями во все мое существо так сильно, что из глаз брызнули слезы. В ушах стоял свист хлыста, собственные крики, стоны и ЕГО голос. Резал по нервам, по сердцу, вскрывал душу, как вены, и я начинала истекать кровью. Мне казалось, я в ней захлебываюсь.

Потом отпускало ненадолго, и тогда приходили врачи, медсестры. Все эти осмотры… они сводили с ума. Казалось, меня голую выволокли на улицу, и каждый мог, тыча пальцами, орать "Вот эту несчастную избил и изнасиловал собственный муж. Ах, бедняжка…", или "Что же можно было сделать, если тебя твой мужчина — вот так. Какой сукой надо быть?", или "Она точно ему изменяла, и он ее наказал. Я б и не так наказал". Я смотрела на их лица, и казалось, что слышу это наяву. Я не позволяла к себе прикасаться никому, кроме Фаины. Она единственная не смотрела на меня с этим нездоровым любопытством, жалостью, деланным сочувствием и никогда не говорила мне пресловутых "мы хотим вам помочь". Не надо. Не надо мне помогать. Мне вообще ни от кого и ничего не надо. В покое оставьте и в душу не лезьте, тело не трогайте — и больше ничего не надо.

Не могла даже Андрея пустить к себе. Я не хотела, чтобы он видел меня такой. Ему в свое время и Карины хватило. А еще я до дикости боялась, что посмотрю на брата и начну думать о Максе. Я сейчас не могла о нем думать. Не могла ни на секунду, у меня начиналась паника.

Меня словно снова душили его пальцы, и я понимала, как и тогда, что он убивает. Это не акт насилия, похоти, мести. Он просто уничтожает меня, потому что ненавидит.