Паутина

Постепенно центр стал не просто больницей. Через время пришлось достраивать новый корпус и набирать нянечек и педагогов. Фаина лечила всех, в независимости от размера кошельков. Ее не волновали деньги, и, наверное, она работала бы себе в убыток, если бы не щедрые пожертвования спонсоров и благодарных состоятельных родителей, чьих детей уже давно приговорили. В центре лечили детей со страшными диагнозами, детей, которым, по прогнозам их врачей, оставалось жить считанные месяцы, а Фаина возвращала их к жизни. С деньгами нашей семьи было возможно все, Андрей постоянно выделял нам средства на развитие клиники. Фаина действительно нашла самый верный способ вернуть меня к жизни. Когда моя нога переступила порог центра, я поняла, что больше в моей душе нет дикого страха и тоски. Это была терапия абсолютной любовью. Я проводила там большую часть времени, даже оставалась там на ночь и попросту не могла уйти, чтобы не возвращаться домой. Туда, где по ночам меня снова и снова терзали воспоминания. Очень часто бывает так, что чужая боль и слезы отодвигают твою на второй план. Это срабатывало хотя бы днем, хотя бы ненадолго, и я была благодарна этой возможности выйти из состояния нескончаемой депрессии.

Я могла о ком-то заботиться, отдавала свою любовь и ласку, а она возвращалась ко мне втройне. С детьми не нужно притворяться, с ними можно быть самой собой, они чувствуют твою искренность, они тянутся к тебе именно потому, что им не отдает фальшью. А еще меня вытягивала с этого дна Карина. Ее невероятная энергия била ключом, она ни на секунду не оставляла меня одну. Теперь мы с ней поменялись ролями, и я приходила к ней по ночам, чтобы лечь в ее постель и молчать с ней, сцепив пальцы наших рук. Именно в такие минуты мне становилось стыдно за свое горе, стыдно, потому что она, такая маленькая, справилась с этими демонами, а я не могла. Никак не могла. Она меня ни о чем не спрашивала, только иногда слезы пальцами вытирала.

— Ты же знаешь, что мы тебя любим, Даш?

— Конечно знаю, хорошая моя.

— Вот всегда знай. Всегда.

Моя беременность становилась все более заметной. Теперь я видела округлившийся живот, а не просто жила от анализа к анализу. От УЗИ к УЗИ. Своеобразные свидания со своим будущим в настоящем. Карина со мной таскалась по всем этим процедурам. Отвлекала своими восторгами, визгами, допрашиванием врача, чтоб ручки показал, ножки. И меня отпускало. Я вместе с ней рассматривала свое чудо на мониторе, слушала, как оно развивается, какое непоседливые и смешное.

— Ты мальчика хочешь, Даш?

— Не знаю. Я об этом не думала.

— А я хочу, чтоб девочка у меня была… я бы ее, как маму назвала. Ты имя придумала, Даш?

— Как я могу имена придумать, если не знаю, кто там.

— Моя мама рассказывала, что тоже долго имя выбрать не могла. Одной не просто имена выбирать. Вот когда вдвоем с отцом ребенка и…

Она осеклась, глядя на меня слегка расширенными глазами, в которых тут же отразилась вся моя боль.

— Прости…

Я тут же поторопилась ее подбодрить.

— Ну так и я не одна — мы с тобой выберем, хочешь?

— Безумно. Давай вечером в интернет залезем и посмотрим.

— Ну пусть нам сначала скажут кто это, хорошо?

И нам сказали, спустя пару недель — я ждала самую лучшую на свете девочку. Маленькую, крошечную девочку. Карина пищала от восторга, а я впервые снова чувствовала себя счастливой. Да, ненадолго, да, до первого приступа отчаянья и воспоминаний, но все же почувствовала.

В тот раз я вернулась домой и долго думала о том, что Карина сказала, и чего я сама так и не произнесла ни разу вслух. Память — это такая жестокая тварь. Такая безжалостная сволочь. Иногда кажется, что вот оно, облегчение. Вот все, отпустило, не болит почти, только ноет, а слово какое-то проронишь, мелодию услышишь, запах почувствуешь — и все по новой, и так больно, словно вчера еще все было. Словно прямо сейчас меня снова раздирает на части. И я не могу ничего контролировать. Память диктует свои условия сама, это она меня контролирует и решает, когда обрушить на меня новую волну отчаяния, мой девятый вал. Снова и снова. По замкнутому кругу.

К тому моменту я уже созрела, чтобы говорить об этом сама с собой. Я много думала о том, что произошло за то время, как я вернулась от Бакита. Я снова стала вспоминать. День за днем, час за часом. Я впустила Максима в свою память. Сначала это было больно. Невыносимо больно, словно кто-то режет меня живьем, потом я все же справилась.

Теперь я думала о нем постоянно. Наверное, я должна возненавидеть моего палача, я должна желать ему смерти, должна мечтать о том, как он будет корчиться в агонии, но ничего этого не было. Я понимала, что больше всего меня убивает то, что он забыл обо мне. После всего, что сделал со мной, просто забыл.

И я с болезненной горечью понимала, что он никогда меня не любил. Я была его игрушкой, милой, доброй, мягкой игрушкой, его куклой. Он сам меня создал для себя, он ваял меня месяцами, чтобы насладиться своим шедевром, а когда понял, что кукла еще и живет своей жизнью, решил меня сломать.