Паутина

– Ваше высокородие, мне известны два способа, как выносят они письма. Первый – это через надзирателей, моих, значит, подчиненных. Самый продажный из них будет Терешкин. Второй способ – когда почтальонами выступают вольнонаемные рабочие. Видели, наверное, какая стройка во дворе? Там полсотни одних только каменщиков. За рублевину что хошь вынесут, их же никто не обыскивает на выходе. На входе лишь глядят, да и то после того, как они всю тюрьму водкой споили… Корзинами протаскивали под видом инструмента! И помешать стачке очень трудно, поскольку каторжные бок о бок с ними стены кладут. Сунет в карман – как уследишь?

– Аким Петрович, а есть будто бы и третий способ.

– Это какой же, ваше высокородие?

– Да в переплетной мастерской. Они клеят картонки для кондитерской фабрики. Спрятать внутри маляву и отослать заказчику.

Комиссаров озадаченно почесал нос:

– Эх-ма… Не подумал. А ведь и взаправду могут. Только как потом ту депешу на воле сыскать и в нужные руки передать? Тех коробок мильон. Мои-то способы испытанные и потому надежные.

– Знаешь что, Столыпин. Давай чаю попьем и покалякаем. Может, еще что важное вспомнишь.

Старший надзиратель зашел в сборную[36], велел принести чаю и, вернувшись, спросил у гостя:

– Не желаете, пока заваривают, в камеру ихнюю сходить?

– В «иванскую»? А зачем?

– Ну… поглядеть, что там за народ.

– Там у тебя кто? Знаю лишь про Зуйка и Хаджи-Дуку.

Комиссаров стал загибать пальцы:

– Другие – это Приговоренный, Мазепа, Бершов, Васька Полундра, и еще три поляка из Варшавы присланы. Всех «иванов», с панами, мы считаем в девять человек. Остальные два десятка – ихние поддувалы[37], заместо лакеев прислуживают. Рядовых блатных нет, их туда не пускают, таятся.

– Тридцать человек в камере? – заинтересовался статский советник. – А в других как?

– В тех по восемьдесят. В тесноте и в обиде!

– Сколько всего у тебя в отделении?

– С утра было девятьсот сорок три.

– А что за паны? Я их знаю? Точно они из «иванства»?

– Самый главный у них этот… Жджарский. Налетчик из Варшавы, на нем семь убийств. Еще Рава и Пронашко. Все трое бессрочные.

– У них свои поддувалы в камере или русских используют?

– Свои, пятеро.

Лыков отхлебнул чай, глянул старшему в глаза и спросил:

– Осведомитель в «иванской» камере у тебя есть?

Тот замялся.

– Ну? Не темни. У меня приказ министра.

Комиссаров нехотя признался:

– Есть один, Прохор Чефранов. Однако он не все говорит, а только что ему выгодно.

– Сделаю так, чтобы остался доволен, – похлопал себя по карману сыщик. – Давай его сюда. Придумай какой-нибудь повод и вызови.

Старший сообразил быстро:

– Жалоба на него была из заборной лавки. Украл, шильник, полфунта рафинада. Сей секунд!

Пока старший надзиратель ходил за арестантом, Алексей Николаевич думал. Задачка трудная. У обитателей камеры несколько способов послать депешу. Все перекрыть невозможно. Не остановишь же стройку и не выгонишь со двора вольнонаемных каменщиков. Если начать их обыскивать не только на входе, но и на выходе? Бумажку можно спрятать в сапог или за подкладку – поди сыщи… Пока что версия с картонками самая правдоподобная. Но уже отослано заказчику двенадцать тысяч этих картонок. Как адресат на воле отыщет среди них ту, в которой спрятано письмо? «Иваны» и впрямь должны были ее пометить. Поехать сейчас в контору Машистова и поискать знак? Возможно, она необычного цвета или немного другого размера.

Тут размышления Лыкова прервал старший надзиратель. Он завел в комнату рослого малого с угреватым лицом и бегающими слезящимися глазами.

– Вот, ваше высокородие, этот Чефранов и есть.

– За что сидишь? – обратился к арестанту сыщик.

– Разбой, – лаконично ответил тот, разглядывая начальство.

– Шесть дали?

– Шесть с половиной.

– Сколько осталось?

– Четыре года.

Сыщик и каторжник какое-то время смотрели друг другу в глаза, словно каждый хотел составить правильное мнение о собеседнике. Лыков понял, что Прохор – человек хитрый. Не то что себе на уме, а именно хитрый и умный. И с ним придется договариваться по-настоящему.

– Я статский советник Лыков из Департамента полиции…

– Слыхал про вас, – перебил сыщика арестант.

– Где и от кого?

– Да в камере, а от кого, не помню, – уклончиво ответил собеседник. – Там скучно, вот и болтают все с утра до ночи. Про ваше высокородие заходил разговор. Что вы будто бы в тюрьму угодили. «Иваны» обрадовались. А потом вдруг вас обратно выпустили, приговор отменили, и вы опять сыщик.

– Верно, так и было.

– Еще говорили, что вы самых, так сказать, кровожадных иной раз казните. Собственной волей, без суда.

– И такое было.

Чефранов сразу подобрался. До этого он стоял несколько развязно, позванивал ножными кандалами. А тут вытянулся по-военному:

– Слушаю, ваше высокородие.

– Ваша камера должна передать на волю письмо. В Петербурге фартовые готовят выборы «ивана ивановича». Слыхал про это?

– Так точно.

Лыков тоже посерьезнел:

– Что именно слыхал, доложи.

– Спор идет между Мезгирем и Сорокоумом, кому править. Еще Сашка Антихрист… как это?

– Баллотировался? – сообразил Лыков.