Павел II. Книга 2. День пирайи

Рекомендации у «профана» были внушительные, как доложила Бибисара. «Одна индийская махатма» за него очень и очень просила, притом когда еще была живая, потом ее сепаратисты ужасно сепарировали. Да и сам «профан» был человеком довольно известным, он был поэтом, хотя и твердил на каждом углу, что он «всего только старая скважина», и писал он не стихи, а мутации. Самая его знаменитая мутация «Ты должен быть, вбывать и выбывать, и вновь вбывать, и выбывать, вбывая!» как-то раз на заседании ложи «Лидия Тимашук» послужила долгим предметом предагапного собеседования. Елена Эдуардовна вообще-то в гробу видала все мутации и все правила поведения для тех моментов, когда на тебя никто не смотрит, но чарующе-глупое «быва-быва-быва» даже ей запомнилось.

Погас, как обычно, свет, прозвучало несколько аккордов знаменитого хита «Молчи ты, Сольвейг» в исполнении ансамбля «Гага». Потом вспыхнул мощный прожектор и высветил за спиной впавшего в прострацию Хамфри Иванова белую дверь, которая нарочито медленно уползла в сторону. На пороге стоял одутловатый человечек лет пятидесяти, босой, в белой полотняной рубахе и таких же портках. Елена брезгливым и зорким взглядом сразу заметила на них метки прачечной. «Профан» держал в руке зажженную свечу, в луче прожектора довольно бесполезную, однако сильно чадящую. В другой руке, как того требовали правила приема в ложу, он держал пачку денег зеленого цвета. Меж бровей человечка ясно виднелось плохо отмытое пятно; обычно Сидор Валовой ходил по Москве с намалеванным тилаком, но Бибисара знала твердо, что подобных игривостей венерабль не одобряет, индусский символ пришлось отмыть.

«Молчи ты, Сольвейг» затихло, натужно хряснули изношенные долгим профанированием рычаги, из-под потолка опустилась огромная деревянная нога, разрисованная — согласно легенде — красками с палитры если не самого знаменитого Никанора, то уж точно с палитры знаменитого его индийского сына Блудислава. Поскольку ложа «Лидия Тимашук» всегда состояла на две трети из женщин, условно именуемых здесь сестро-братьями, к ноге был привинчен железный каблук-шпилька, вонзившийся в пол за спиной «профана»; носок ноги опустился прямо на его голову и заставил присесть на корточки — впрочем, Горобец держал руку на рычаге и следил, чтобы посвящаемый сохранял остатки соображения и чтоб ветхое бельишко на нем тоже не лопнуло, — как-никак престиж будущего великого попрошая-вредителя тоже особо не должен был страдать раньше времени.

— Имя твое? — прогремел из-под потолка многократно усиленный голос Горобца.

— Сидор… Маркипанович Валовой…

— Ложь!

— И… Исидор…

— Ложь!

— Правда, Исидор… Член союза… В билет посмотрите… Правда, Исидор… Потомственный долбороб…

— Кончай брехню, долбороб! Прошу — Глас Истины! — Горобец возвел взоры к динамику, откуда послушно зазвучал загробный, очень низкий, специально подобранный в радиокомитете голос:

— Дуппиус Исидор Маркипанович. Отец: Дуппиус Маркипан Маркович, сотрудник спецторга СССР до тысяча девятьсот сорок седьмого года, по национальности метис. Скончался в одна тысяча…

Бедный поэт, придавленный деревянной ногой и гнетом собственной лжи, корчился на полу, члены ложи зевали одними ноздрями, кроме Хамфри, который все лопотал какой-то беззвучный слог. Фамилию Валовой носил материнскую, мать его была жива и до сих пор торговала театральными билетами в киоске у Павелецкого вокзала. Дальше зазвучали ужасные подробности происхождения бабушек и дедушек Сидора, но Елену Эдуардовну заинтересовать чьей-то липовой биографией было невозможно, она даже как-то удивлялась, что ее собственная биография содержит так мало липы, верней, тому, что ей о себе самой так много известно. Бархатный призрак из радиокомитета дочитал родословную Сидора. Сидор заскулил.

— Вступая в Ложу Девяти, помни, гнусный, о кандидатском стаже! — Горобец перешел ко второй части посвящения. — Помни, ничтожный, что таланта у тебя шиш! Даже ни шиша!

Каждому новопринимаемому Горобец наносил наибольшее возможное оскорбление. Помнится, принимая Бибисару, он объявил ей, что, сколько она не блядствуй и не колдуй, все равно останется она на всю жизнь наивной невинной девушкой. Про свой прием Елена Эдуардовна ничего не помнила, она умела все неприятное сразу забывать. Она подремывала, нашаривая под зубопротезными мостами кусочки торта Бабы Лели. Бибисара и еще два сестробрата, тоже из электросенсов, или как их там, все же как-то следили за процедурой «умаления профана». Прочие были в отключке, очень уж все надоело. Наконец, канонический поток помоев иссяк, Горобец встал и сделал шаг к Сидору.