Не хотят расставаться со старым. Хотят просто переодеться. Вчера Чапаев, сегодня поручик Голицын, а основа мышления все та же, тот же шовинизм, который Россию завел в болото и замучил. Это легче и проще. Переодеться – не значит измениться. К сожалению, большой вклад в это вносит Солженицын с его толкованием истории. В конце концов надо читать документы. Мне запал в голову рассказ одного солдата, который добрался в Крым, к Врангелю, из голодной России. И вот он говорит: сыто, хорошо живут, но хамское отношение офицерья к солдатам, крестьянам, унижающее их, все перечеркивало. Большевикам многое прощали за человеческое отношение. Я бы повесил на Белом доме высказывание Бердяева: «Для того чтобы понять ложь большевизма, нужно понять его правду». Это должно стать основой переосмысления истории. Это ключ к пониманию. И я бы печатал свидетельства очевидцев. Они дадут больше пищи уму, нежели толкования современных пророков. В частности, конечно же, достижение революции – отделение церкви от государства. Это должно быть сохранено. Во имя не только государства, но и церкви. Большая беда для церкви ее вовлеченность в политику. Она во многом создала ту империю, от которой мы стремимся избавиться. И сейчас – не заменять одну идеологию другой…
О.К.
А мы сможем прожить без идеологии?
Ф.Г.
Трудный вопрос. Идеология – в любом случае плохо. Она мертвит и требует жертв себе. Во всех случаях надо говорить не о 73 годах, а о 450. Занимаясь Иваном Грозным, я особенно отчетливо вижу истоки. Моя вещь будет называться «На крестцах». Старорусское слово «крестцы» – перекресток. Перекресток истории. В Китай-городе были «крестцы». И еще – на кресте. Структуры создавались 450 лет, при чем тут коммунизм и социализм? Маркс лично мне неприятен, но к марксизму революция 1917 года не имеет никакого отношения. Это антимарксистская революция. Империя диктовала организацию политической власти, как бы она ни называлась. Самый положительный результат из всего, что случилось, – что империя подошла к своему концу. Россия станет другой. И Украина станет другой.
О.К.
Какой другой? Войдут ли они в европейскую цивилизацию?
Ф.Г.
Должны войти. Одновременно вернувшись к своим корням, к своей национальной жизни. Меня один шовинист упрекал за то, что я говорю о национализме как положительном явлении…
О.К.
Есть национальное и националистическое.
Ф.Г.
Пусть даже националистическое, только не шовинистическое. Потому что шовинизм – это романтизм, а национализм – это реализм. На этот счет хорошо объяснился саратовский губернатор. Когда черносотенцы стали обливать его грязью за то, что он составил отчет, а там нигде не показано разлагающее влияние евреев, он ответил: «Я русский националист, если бы я действительно нашел, что евреи угрожают развитию России, я был бы первый антисемит, но это не так, я определил другие факторы и знаю, что антисемитизм либо не приносит пользы, либо приносит вред». Так что между национализмом и шовинизмом разница громадная. Они романтики, они выдумывают сказки и ловко используют их для своих целей. Национализм сам по себе плох. Но бывает, что другого выхода нет в истории. Всех подряд называть фашистами тоже не годится. В Германии один поэт недавно сказал: «Почему Гитлер пришел к власти? Потому что всех называли фашистами – этот волк, тот волк, а когда пришел настоящий волк…»
О.К.
Уже образовалась привычка…
Ф.Г.
Есть реакционные элементы. Это плохо. Но это не фашисты, не нацисты. В определенные моменты, когда нет другого пути, они ведут за собой обывателя и заслоняют дорогу фашизму, то есть романтическому шовинизму.
О.К.
Непривычная точка зрения. Стало быть, и писатели, исповедующие национализм, не так уж дурны…
Ф.Г.
Как сказать. Факт, что среди этих людей нельзя найти Вагнеров и Достоевских. Проба на талант очень средняя, а проба на шовинизм все же очень высокая. Другое дело, что и среди прогрессивных проба на талант может быть не выше.
О.К.
Толстой был для России ее совестью. Роль писателя у нас всегда была высока. Сейчас она скромная? Или должна вырасти такая фигура, к которой будут прислушиваться?