Пчела в цвете граната

«И вот это будет моим мужем», – подумала вдруг Ася и вздрогнула от неожиданности, громко хмыкнула. С чего? Откуда такое откровение?!

Ася не любила потом вспоминать, как натянуто улыбнулась Руслану – настолько, что её скованность заметили все: будь всё по-другому – дружески бы поболтали, но в тот момент ей нечего было ему сказать, потому что пыталась отстраниться от назойливой идеи «…будет мужем!». После неудачной попытки выйти замуж за Раиса она стала молчаливой, замкнутой, а хуже всего – больше не пыталась налаживать отношений ни с кем. Не умела, не хотела, не знала, как себя вести с парнями. Если слишком улыбалась, парней это пугало, злилась – отпугивало, была равнодушной – настораживало. Хотя процентов на восемьдесят была уверена, что всё делает правильно. У Зари всё получалось. Она знала, на кого можно прикрикнуть, кому улыбнуться, а кого и послать. Парни ходили за ней косяком, огибая Асю по большой дуге.

Распахнулись двери аудитории. Ася привычно устроилась за задней партой возле окна. Руслан сел впереди, оглянулся, скользнул по Асе равнодушным взглядом. Что ж, поняла она, не приглянулась, но ещё три года учиться, может, и подружимся, студенческая жизнь располагает к дружбе: общие конспекты, чертежи, лабораторные.

По понедельникам с утра у директора завода проходило совещание, а после совещания Ася шла через весь завод на второй участок – около километра туда и столько же обратно, если не надо было делать крюк в какое-нибудь подразделение в поисках водителя. Иногда её по дороге останавливали с вопросами: простые решались на ходу, сложные откладывались на время. Сейчас от Аси никто не бегал, пытаясь скрыться от взносов. Ей надоело, что её встречали негромкой, но убедительной бранью. Первое, что сделала, когда стала комсоргом цеха, – исключила из комсомола жёстких неплательщиков, и первым в этом списке был Фёдор. Она нарисовала тушью плакат «Позор! Из комсомола исключён Фёдор Плахин» и приклеила к стеклу, изнутри актового зала. Сорвать было невозможно, потому что ключ от актового зала был только у начальника цеха Шутенко и у Аси. Зато увидеть могли все, кто шёл к начальнику.

Взбешённый Фёдор прибежал минут через двадцать, ворвался в кабинет профкома и стал требовать, чтобы Ася немедленно сняла плакат. Конечно же, она была готова к столь бурной реакции.

– Ты что меня позоришь? – дышал гневом Фёдор.

Ася, зажав в кулаке булочку, пила чай. Делала вид, что ей безразличен этот ослик, который бегал вокруг её стола, словно вращал жернова, пытаясь перемолоть её в труху. Чай казался холодным, булка – безвкусной, но она ела и смотрела на него печальными голубыми глазами. Кажется, он орал так громко, что стёкла вот-вот треснут сами. Фёдор добился того, что его услышал Шутенко, пригласил их обоих в кабинет. Молчаливо выслушал доводы: Фёдору посоветовал успокоиться, потому что человек (Ася) выполняет свою работу, а Асе посоветовал снять плакат. Оба отказались. Ася ушла в комитет комсомола на совещание, Фёдор пропал до обеда. Плакат провисел сутки и наутро исчез. Ася не снимала его, значит, постарался кто-то другой. Мириться с Фёдором Ася не собиралась и дала себе слово, что постарается с ним не пересекаться.

Из комитета комсомола в цех благодаря её стараниям стали приходить интересные предложения: всех приглашали участвовать в городском авторалли, кому-то выделялись комсомольские путёвки в дома отдыха, из премиального фонда ВЛКСМ перепадали денежки. Пока в бригаде делили пятьдесят комсомольских рублей или спорили, кого рекомендовать пилотом на авторалли, Фёдор превращался в тоскливое, рассеянное существо, которое отстранили, задвинули под плинтус, залепили рот изолентой. Он просто не знал, куда себя деть, и поэтому сидел сонный, с деланым равнодушием на лице, прислушиваясь к бригадному шуму. То, что ему было невыразимо грустно и одиноко, Ася поняла, когда увидела его на дежурстве боевой комсомольской дружины. Его раньше никакими уговорами нельзя было загнать на дежурство, а тут сидит за столом перед начальником БКД Байконуром Михайловичем и соглашается на любой маршрут.

В первые месяцы работы комсоргом Ася, как ни старалась, не продвинула свой цех ни на один пункт в общезаводском рейтинге. Из шестидесяти восьми цехов завода ТСО плелось в последней двойке – с переменным успехом: то последним, то предпоследним. ТСО на совещании ругали за всё: кажется, по вине ТСО останавливался не только конвейер, но сама матушка-Земля. Наваливались всем скопом. Каждый начальник цеха в первую очередь в своих проблемах винил транспортников, потом инструментальщиков. Даже уборщицы на совещании пользовались бо́льшим уважением, чем Шутенко с его командой. По инерции прилетало и всем остальным – парткому, профкому, комсомолу. «Вот если бы они воспитывали в духе патриотизма!» – обычно заканчивал тираду очередной обвинитель. Асе было тоскливо от мысли, что она ничего не может сделать.