Печаль Алконоста

 В нашем доме на стене всегда висел странный парный портрет. Моя мама, молодая и красивая, а рядом ты, мой дедушка. И тоже – молодой и красивый. Все, кто приходил в наш дом, спрашивали, с кем это моя мама рядом, ведь её муж, мой отец, вовсе не похож на того, кто был на фото. И всем мама объясняла, что фотограф взялся увеличить два портрета, её и её отца. Но что-то он перепутал, этот фотограф, то ли у него бумага закончилась, то ли он решил сэкономить. Но получился вот такой парный портрет: и мама молодая, косы венчиком уложены, и отец её тоже молодой, ей ровесник, – рядом.

 Ах, прости меня, дедушка! Мой любимый, мой добрый дедушка! Прости за то, что я выросла без тебя. Я никогда не ела мёда из твоих рук, я никогда не пила молока от вашей коровы Красотки. И не было у тебя на ногах этих нелепых штиблет, сделанных из кирзовых сапог с обрезанными голенищами. И пять человек детей Григория никогда не приходили в твой дом. Ты так и не узнаешь никогда, что уже почти в конце войны под Харьковом Гришенька твой даже испугаться не успел, упал сраженный пулей. У жены твоей Евдокии остались только Маша с Шурой, две девочки-крошечки. Она их и растила, как могла. И никогда бабушка не говорила, счастливая оттого, что ты рядом что-нибудь ладил:

 – Без дел одни бездельники живут.

 А часто сидела бабушка с опущенными руками и потухшими глазами, а на коленях лежало какое-нибудь нехитрое рукоделье – недовязанные носки или варежки. Вместо девяти внуков у неё были только я и мои братья – родной и два двоюродных, Лёник и Вовик. А пять человек дяди Григория так никогда и не появились на свет. И дом его через два двора никогда не был им построен…

 А твой дом после войны ещё почти десять лет ждал тебя. Но ты так и не появился, мой милый, дорогой дедушка! А потом он остался пустым, оттого, что его покинули жена твоя и две дочки. Уехали на чужбину в поисках лучшей доли. Безденежье и нужда совсем одолели, а вербовщики давали подъёмные, чтобы на Северном Кавказе на местах выселенных чеченцев поселились русские. Завербовались и уехали…

 А ты так и не пришел…

 Ты тоже на войне погиб, где-то под Смоленском. Пропал без вести. А я никогда-никогда тебя не видела, – только на том странном парном портрете, – и не ела мёду из твоих рук. И никогда ты не называл меня ласково внученькой…

 Да и тебя так никто и никогда не окликнул дедушкой. И обо мне ты тоже так никогда и не узнаешь…

 И теперь у меня растут мои внуки, – тебе они праправнуки, но я всё равно о тебе помню. И ты всё равно мне до сих пор нужен. Ведь твоё место в моём детстве так никогда и никем не было занято. Ты мог быть моим настоящим, а не воображаемым дедушкой…

 Поэтому ставлю я на канон настоящие свечи за помин твоей души. Истаивает свеча, бегут восковые слёзы. По капельке – за каждое твоё никогда.

 Мамин род – второй исток моей реки, и в нём тоже есть, над чем поломать голову. И здесь обязательно должны быть свои символы и знаковые слова. Но это будет отдельный разговор. А пока сказ мой об ильинском роде, ведущем своё начало от зимородка, от сладкоголосой птицедевы алконоста, от прилежного и мудрого светлейшего князя Воронцова, от простого овечьего пастуха Абрама...

 ...Можно только погордиться, что близкие к «полуденным» – экваториальным – птицы водятся в благословенной моей Ильинке. Многие пёстрые птицы экватора обыкновенно называются райскими. И вот уже готовая цепочка рассуждений, чтобы причислить малую родину отца к райским местам. А мне, проводившей почти всё детство в дедовском селе, и тогда, и теперь Ильинка кажется раем на земле, который потеряла я безвозвратно...

 После мне приходилось видеть разных птиц, к сожалению, всё в неволе для них. Но такого свободного, смелого и независимого зимородка, какого мне довелось увидеть в детстве, я нигде больше не встречала...

 Не эти ли свободу и независимость, увиденные мной в образе голубого зимородка, и желал обрести мой прапрадед Абрам, поселяясь в Ильинке за рекой?

VII.

 Когда сорокалетнего Михаила Семёновича Воронцова назначили генерал-губернатором Новороссийского наполовину девственного края, он с толком и умом начал облагораживать юг России. В Одессе было учреждено общество сельского хозяйства, где познания и талант графа расцвели на полную мощь. А разведение тонкорунных овец стало едва ли не главной отраслью новороссийской промышленности. Присмотрел среди своих неглупых крестьянских недорослей Антона – за его сметку, рачительность и расторопность. Довелось как-то графу наблюдать за тем, как Антон с овцами обходится.

 – Ты, может, так и с турками управился бы? Глянь, какие овцы смирные и послушные, – пошутил граф.

 Не робкого десятка был Антон, за словом в карман не полез:

 – Турками управлять – истинно мужское дело, а тут и бабы справятся.

 – Ну, что ж, – строго сказал Воронцов, – тебе попомню я твои слова!..