«Печаль моя светла…»

Кажется, это было первое заседание, на которое я попала, и оно оказалось празднично расширенным – кафедра, студенческий кружок, «древники» из Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, Библиотеки Академии наук, Пушкинского Дома и др. Отмечали великую дату – 900-летний юбилей знаменитого Евангелия – едва ли не главного исторического памятника восточнославянской и русской культуры, выполненного по заказу новгородского посадника Остромира выдающимися и большей частью безвестными мастерами. В нем замечательно отразились не только достижения Древней Руси в книжном деле, прежде всего каллиграфии и художественном изображении евангелистов, но и степень развития в XI веке разнообразных ремесел: тонкая выделка пергамента из кожи, отработанные орудия письма, чернила и краски, искусство переплета, мастерство ковки жуковин (уголков обложки), высочайший уровень ювелирного искусства на украшенной драгоценными камнями обложке и пр.

Я была в восхищении не только от того, что узнала (позже в спецкурсе Георгия Федоровича Нефедова по Остромирову евангелию поняла, что это была лишь капля в море), но и от всех выступающих, не понимая еще, конечно, кто из них и насколько оригинален в своих суждениях. Но я более подробно узнала о тех открытиях в истории языка, которые были сделаны русскими учеными на основе всего лишь приписки великого каллиграфа дьякона Григория. С великим почтением я тогда слушала нашего председателя кружка Володю Колесова, студента четвертого курса, который, помню, уже тогда особенно заинтересованно говорил о надстрочных знаках, видимо подбираясь к будущей реконструкции древнерусского ударения. Заседание тогда вела заведующая нашей кафедрой русского языка Элеонора Иосифовна Коротаева. Запомнилось, что когда кто-то из работников Публичной библиотеки рассказывал об условиях хранения рукописи, составляющей главную гордость национальной библиотеки, и перечислял все охранительные меры (включая обшитую железом комнату и постоянного дежурного милиционера под дверью), он посетовал на тогдашнее отсутствие ларца из дуба, способного поддерживать нужную влажность. Помню, как дружно смеялся зал, когда ведущая заседания прокомментировала: «Ждут самого старого дуба».

Как председатель кружка Володя был более всего вдохновителем вообще-то инертных товарищей со всего факультета, но сам факт докладов Андрея Мирецкого, Саши Корнева и еще очень понравившегося мне выступления уже забытого мною старшекурсника об истории слова «зараза» я помню. Что касается меня, то я тоже выступала, желая серьезного обсуждения. К сожалению, моим оппонентом из преподавателей оказалась только Наталия Васильевна Попова, которая нам вообще не была известна, так как работала в Институте языкознания Академии наук и с современным материалом. Мои надежды почти не оправдались, поскольку я использовала исторический материал своей прокурсовой («Отражение фонемы “ять” в пяти списках “Моления Даниила Заточника”»), сопоставляя уже с новыми данными, полученными мною в диалектологической экспедиции. Интересно, что мне часто при этом приходилось ссылаться на раннюю работу В. В. Виноградова, находившегося тогда под сильным влиянием великого А. А. Шахматова. Но какое-то обсуждение все же тогда получилось благодаря старшекурсникам.

Мое еще полудетское почитание Володи Колесова, которого так любила наш общий руководитель Мария Александровна, сохранялось во все годы студенчества и не могло не завершиться очень теплыми дружескими связями фактически на всю жизнь. Профессор В. В. Колесов (со временем ставший почетным профессором Санкт-Петербургского университета и заслуженным деятелем науки РФ) бывал и моим рецензентом, и моим редактором, и моим консультантом, и моим главным доброжелателем на защитах обеих диссертаций (тем не менее любя и поспорить на конференциях).

И здесь невозможно не сказать о дальнейшей судьбе моих близких да и более далеких друзей по студенческой скамье. Мы все получили в дипломах такое наименование профессии: «Филолог. Учитель русского языка и литературы средней школы». Но как же не похожи оказались наши филологические пути на практике!