Печаль весны первоначальной (СИ)

И Леонид вспомнил суд и развод. Он не хотел никуда уезжать, куда обещала забрать его мать: "в степи, на стройку канала". Он хотел жить дома, с отцом, которого было ужасно жалко после перенесённой операции, со второй бабушкой Эстер, толстой, доброй и тёплой, с любимой тётей Аидой и двоюродным братом Зиновием-Зямой, родившемся вскоре после войны и на десять лет старше Леонида. И слово "Казахстан" пугало и казалось колючим, как сухой репейник. Во время процесса женщина-судья спросила десятилетнего мальчугана: "С кем ты хочешь жить?", и он честно ответил: "С папой". А женщина-судья спросила: "А маму ты любишь?". Мальчуган запутался и ответил: "Нет, не люблю". И женщина-судья, подруга бабушки Эстер, порешила оставить Лёню жить с отцом, с бабушкой, с тётей Аидой и её мужем - злым начальником на заводе Григорием Давидовичем, которого в доме звали дядей Гиршем, и с их сыном, замечательным старшим братом Зиновием. Он не помнил лица матери. Он помнил своё подлое предательство: "Нет, не люблю". И прятал его. И старался не вытаскивать на свет. И серое платье в горох, и пушистую голову, и светящуюся улыбку - всё старался забыть. Он обернулся и увидел, как мать помахала ему рукой на прощанье. "Прости меня, - шептал он сквозь хлынувшие сопли, - прости меня, мама..."

- Ангел мой, родная моя! - в слезах обернулся он к Офелии. - Отпусти меня. Не надо больше, не мучай...

- Это не я, - отвечала Офелия. - Это твой мир. У каждого он свой, Верхний мир или Нижний мир. Реши сам, куда ты попал.

- Я узнал потом, случайно... Она умерла в Караганде от последствий диабета. Жила одна, схоронив третьего или четвёртого своего мужа. Мне ничего не сообщили: и государство было уже другое, и фамилия её много раз менялась. А родственники её мужа в делёжке квартиры и старушечьего барахла даже зарезали кого-то там в драке... Но отец ведь жив! Почему он здесь?

- Разве это важно для твоей памяти? Это важно для Срединного мира.

Они подошли к какой-то речушке. На берегу горел костёр и вокруг него сидели несколько человек. Леониду почему-то смертельно захотелось есть. Так сильно, что "под ложечкой засосало", а от котелка шёл вкусный дым какого-то варева. Да и котелок был странен: большая алюминиевая кастрюля, толстой проволокой зацепленная за ручки.

- Мужики, - виновато сказал Леонид. - Два дня ничего не ел. Угостите хоть немногим.

Круг сидящих молча раздвинулся, и Леонид уселся между двумя неароматно пахнущими соседями. Не все среди них оказались мужиками, была и пара женщин неопределённого возраста и вида. Ему молча налили в глубокую миску горячего жидкого варева и даже плеснули чего-то в кружку. От миски и кастрюли шёл мясной аппетитный пар. Леонид побоялся спрашивать, что это было за мясо. Он опрокинул в рот кружку и передал её дальше. Питьё отдавало то ли портвейном, то ли "солнцедаром", но согревало грудь. Он с жадностью начал хлебать наваристый густой суп.

- Рассказывай. Только не гони, ╛- потребовал старший.

И Леонид рассказал самую простую из всех простых историй. Студент. Был в экспедиции, собирали фольклор в хакасских деревнях, в Красноярске вышел на перрон и забылся, пока в очереди стоял за молодыми арбузами. Поезд ушёл. Товарищи, конечно, вещи приберут, а вот с деньгами скоро стало плохо. На предпоследние послал отцу телеграмму, чтоб прислал четвертак. Деньги всё не шли. Арбуз съел. На третий день кончились последние копейки. Ночевал на вокзале, откуда каждую ночь гнали дружинники, потом в отстойных вагонах в депо.

- Два дня питаюсь водой из фонтанчиков. Приютите. Не сегодня-завтра деньги получу - отблагодарю.

Старший кивком головы разрешил.

- С ним пойдёшь, - указал он окурком на одного из бомжей.

Они ещё погрелись у костра немного, и, тронутый за плечо, Леонид отправился вослед за небритым мужиком в грязных штанах, ватной кацавейке и с мешком в руках.

- Валера, - сунул ему окостеневшую грубую руку мужик.

Познакомились. Шли они долго, больше часа по каким-то окольным тропам вдоль Енисея. Над широкой рекой, а не речушкой, как явилось первоначально Леониду, с шумом и рёвом взлетали и спускались пассажирские самолёты, приземляясь едва ли не в черте города.

Вышли они к забору птицефермы. Валера точно знал, куда идти. Шикнув пару раз на Леонида для тишины, он достал мякиш хлеба и заставил Леонида мять "до пластилина", а сам раздвинул в знакомом месте доски, вытащил из кармана рогатку и моток лески с крючком на конце.

- Намял? Давай сюда, - и нацепил на большой рыболовный крючок хлебный катыш.

А потом выстрелил из рогатки в щель забора. Леонид одним глазом заглянул в эту щель. Молодой гусь подхватил катыш клювом и попытался заглотнуть его. Валера несильно дёрнул - крючок впился в клюв гуся. Валерий медленно стал подтягивать леску к забору. Гусь, тихо погагакивая, послушно шёл за крючком и даже просунул голову в щель. Валерий мгновенно свернул ему голову и быстро протащил птицу сквозь забор.

- Тихо, - приказал он и стал всматриваться в птичий двор.