Печали американца

И слава богу, что мисс У., моя пациентка, начала вызывать у меня не скуку, а боль. Терзания, которые я испытывал, слушая ее, позволяли надеяться, что в душе мисс У. что-то сдвинулось с мертвой точки, и после долгих месяцев присутствия на неизменном подробнейшем препарировании ее сослуживцев по рекламному агентству и их привычек, после прослушивания высокоинтеллектуального изложения ее детских воспоминаний я с радостью ловил в ее голосе легкие, но отчетливые ноты гнева, когда она говорила:

— Он смотрел на меня, как… как на пустое место!

Я не знал, куда деваться от стыда, когда Роджер начал распаковывать свои вещи: костюмы, спортивные куртки, модные широкие брюки, свитера, галстуки, пижамы, и проч. Каждый предмет одежды он вешал на распялку и поднимал вверх для обозрения, а потом торжественно, словно совершая церковный обряд, отправлял в платяной шкаф. Вскоре его шкаф был забит, и я предложил ему излишки площади в своем, где было почти пусто, в надежде, что кто-нибудь, глядя на его одежду, подумает, что это мое. В кругу соучеников я мучительно стыдился своей нищеты и всячески старался скрыть ее от посторонних глаз. И уж конечно не шел ни на какие разговоры об этом. Мне до сих пор стыдно за свой тогдашний стыд. Мои первые впечатления о колледже Мартина Лютера? Голливудский фильм!

Когда я поднимался по лестнице, какая-то незнакомая женщина захлопывала за собой дверь Ингиной квартиры. Потом она повернулась, сгорбленная, с ржаво-рыжими волосами, и, глядя себе под ноги, медленно побрела вниз по ступенькам. Когда мы почти поравнялись, она вдруг подняла голову и на какую-то долю секунды задержала на мне взгляд. Я чуть прижался к стене, чтобы пропустить ее, но она даже не посторонилась и шла прямо на меня, так что разойтись нам не удалось.

— Прошу прощения, — пробормотал я, прекрасно, впрочем, сознавая, что не сделал ничего, за что следовало бы извиняться.

Незнакомка резко дернула головой, пристально посмотрела мне в глаза и, застыв на миг, ухмыльнулась. Это была именно ухмылка, мрачноватая, эдакая неудобоваримая смесь самодовольства и сконфуженности. Так мальчишка с упоением пинает собаку, но, будучи пойманным, прекрасно понимает, за что его ругают. Женщина не сказала ни слова, просто прошла мимо, почти задев меня плечом, но это выражение засело где-то в голове и саднило, как прищемленный палец, который все не проходит.

— Это кто еще такая? — спросил я с порога, вместо того чтобы поздороваться.

Тут я заметил, что Инга сама не своя: в лице ни кровинки и голос предательски дрожит.

— Журналистка, — ответила она, — корреспондент журнала «Подноготная Готэм-сити».

— Ты давала интервью по поводу своей книги?

Инга кивнула:

— По крайней мере, я так думала. Мы договаривались об интервью по поводу моих книг. Я даже полистала «Очерки об образе» и «Культурную тошноту», чтобы освежить все в памяти. Нет, наверное, Дороти просто обманули. Издательство же обязано защищать авторов от аморальных посягательств. А редактор журнала ее обманул. Первые полчаса я просто не понимала, что ей от меня нужно, но она переводила разговор на Макса, и все какими-то намеками, намеками…

— Намеками на что?

Инга скривилась:

— Давай сядем. Мне что-то нехорошо.

— Да у тебя же руки дрожат!

Инга сцепила руки перед собой.

Мы сели на диван.

— Так что она тебе сказала?

— Ничего особенного. Просто этот мерзкий запах…

— Запах?! — недоуменно переспросил я.

Инга выпрямила спину и глубоко вздохнула:

— Не притворяйся, ты же все понимаешь. Эту женщину абсолютно не интересует ни то, что я думаю, ни то, что пишу. Ей нужны жареные факты о нашей с Максом жизни, а я отказалась об этом говорить. Знаешь, что она мне сказала? «Считаю своим долгом сообщить вам, что про вас все равно говорят, так что было бы куда разумнее не отмалчиваться, а сделать официальное заявление для прессы». Ей заказали материал для журнала, наверняка одну из тех грязных статеек, прочитав которые хочется немедленно вымыться с мылом.

Инга сжала вздрагивающими пальцами виски.

— Ты чего-то боишься?

— Я любила Макса, любила всем сердцем. У него и в мыслях не было бросить меня.

Я видел, что Инга мучительно подбирает слова. Потом она подняла на меня распахнутые серьезные глаза: