Печальная история братьев Гроссбарт

Омерзительный Птичий Доктор сильно заинтересовался бедной, несчастной Элизой, чем подтвердил мое подозрение, что под маской стервятника поблескивали решительно человечьи глаза. Но он был больше чем человеком, в теле равно и в духе, ибо, прежде чем отправиться в путь, дабы распространять погибель, он изучал запретные искусства. Самозваный дьяволопоклонник с чудовищными подробностями живописал ей, как использовал кровь младенцев и крысиную шерсть, чтобы призвать из Преисподней духа, демона прямиком из давних времен тьмы и чертовщины. Он пригласил это создание в собственное тело и стал, таким образом, одержим. Бес овладел сперва его желчными гуморами, подучая, пестуя и укрепляя его на путях зла. А теперь он распространял чуму и погибель, тем упивался, притворяясь целителем мора, который сам и приносил. Эту, а также иные свои гнусные тайны он выкрикивал ей через запертую дверь, рассказывал, что, как только остальные сгниют заживо, он заберет ее себе и посадит подобного демона в ее девственное тело.

Бедная моя Элиза плакала, но незадолго до рассвета ее слезы высохли, и мы провели куда более приятную церемонию, в которой лишь хлипкие стены да Пресвятая Дева стали свидетелями нашего брака. А затем – такое небесное блаженство. Поверьте, я не буду бросать на ветер слово «небесное», и… Прости, Гегель, я не понимал, что такое выражение тебя оскорбит. Нет-нет, по лицу вижу, не стоит спорить, что я позволил себе вопиющую грубость, за которую прошу прощения у вас, Господа, а также у Нее и у нее.

Я знал, что Господь благословил наш союз, ибо чувствовал Его присутствие столь же сильно, сколь прежде, однако волновался за братьев, которые остались внизу. Поэтому, когда у нас закончилась еда (но не выпивка, ибо я тогда пил не больше, чем старая повитуха), я настоял, что должен посетить монастырь, прежде чем мы отправимся на юг, чтобы там воистину начать вместе новую жизнь. Элиза умоляла меня не ходить, но я настаивал, ибо стыд и чувство вины за то, что я оставил братьев в час величайшей нужды, пересилили во мне желание увести свою суженую. Я проклинал себя за то, что не пошел и не сообщил аббату об истинной природе Птичьего Доктора тогда, первым же утром после нашего венчания, так как испугался того, что он подумает обо мне, узнав, что я сбросил сутану.

Во многих местах чума унесла лишь нескольких или, по меньшей мере, пощадила хоть бы кого-то, но в той проклятой долине живых не осталось. В сумерках высилась темная громада аббатства, точно обвиняющий перст, что призывал меня вернуться в лоно истины. Держась за руки, мы прошли в ту же заднюю дверь, через которую я ускользнул из монастыря, но не увидели огней вечерни, а колокольня оставалась темной и молчала, точно погрузилась на много лиг на дно океана.

Я развел костер в саду, дабы согреть свою суженую и привлечь выживших. Но все монахи умерли. Элиза осталась у костра, а я пробежал по всем коридорам, распахнул все двери, но нашел их всех сваленными грудой в часовне. И зловоние – неимоверное, невыносимое. Не буду описывать ужасы, свидетелем которых я стал, богохульства, осквернившие всякую поверхность, написанные гнусным… Да? Воистину, Манфрид, вот доказательство, что мы бились против одного и того же зла! Но позвольте, закон… Извините, я понял, понял. Ах, черт…

Да, спасибо. Как я и сказал, теперь уже не помогает так, как прежде. Но помогает. Так уже лучше, лучше.

Элиза кричит в саду, я бегу к ней и вижу, вижу этого грязного, ох, Господи Иисусе. Маска сброшена, и он свое полуразложившееся лицо прижал к ее лицу. Маска валяется у него под ногами, а кожа слезает с лица. Я бью его посохом, бью, бью, и он разваливается на куски, точно гнилой кусок мяса, обрывки плоти, обломки костей, он просто развалился. Но было уже слишком поздно. Я видел, как тварь пролезла в нее, о, черт, я видел, видел…

Как долго я… Неважно, лучше об этом не думать… Да, благодарствую. Лучше, так лучше. Точно бенедиктинцы. Еще? Уф. Сперва немного вот этого, если вам все равно.

Он ее заполучил. Этот демон ею овладел, лишь глаза остались ее глазами. Он сказал мне ее незабываемым голосом, что́ заставит ее делать, а я не мог даже пошевелиться, совсем обезумел от горя. Демон рассмеялся ее смехом и сказал мне, что это моя вина, что я сперва бросил своих братьев, а затем привел ее сюда. И поблагодарил меня за это ее ангельским голосом! А потом сказал, что, если я отдам свою душу и плоть, он покинет ее, не причинив вреда ни духу ее, ни телу. Если только я впущу его в себя. Сказал, что монах – отличная идея!

В наичернейшем страдании пробивается лишь Его Свет, и он нашел меня – за миг до того, как диавол наверняка заполучил бы меня да еще с моего же согласия. Настолько я любил ее, Гроссбарты, что я… я бы… я…