Печальная история про Марфу и Марию

– Это мне?

Она кивнула и искоса взглянула.

Больше Максим не приходил.

* * *

Она ни на что не надеялась. Её странная любовь росла внутри, подобно плоду в утробе.

Но чем глубже природа проваливалась в зиму, тем сильнее Марфа проваливалась в болезненную тоску.

«Я никого не люблю. Я ни в кого не влюблена. Я люблю только себя»

Она повторяла, как мантру, и уже начинала верить в это. Становилось легче, как вдруг ловила себя на том, что смотрит в одну точку и опять прокручивает в памяти, как он отводит глаза, поправляет челку и говорит: «Не торопись, Марфа, не торопись. Всё будет».

Потом включала диктофон, и тотчас, послушно её воле, тёплый голос пел невыносимо.

А то начинала копаться в себе:

– Ты же понимаешь, что нравишься ему. Почему же ты отказываешь ему в том, что он может любить тебя?

– Я отказываю не ему. Я отказываю себе.

Вспыхивало понимание: он не может любить меня, если я его так люблю. И с удивлением произносила это «люблю», «люблю». И не замечала, как при этом таращится Мария.

Иногда в полусне, перед тем, как ухнуть в высь непробуди, пронзало, и она вздрагивала: это всё лубочная картинка, вертеп, в котором все действия крутятся вокруг неё.

– Не может, что он любит кого-то, кроме меня. Он притворяется. Живёт из-за детей.

Днём на улице было так темно и сумеречно, что всё время горели уличные фонари, а людей не покидало ощущение нескончаемой ночи. Сказывалось напряжение, висевшее в воздухе. Даже уравновешенная Камилла испытывала тревогу. «Как перед месячными», – сказала она.

Все ждали снега, как ждут решения. Хотелось определенности.

И однажды утром жители города проснулись сразу днем: поседевшая за ночь от измучившей её приближающейся смерти, осень глядела в их окна и смеялась. Выпал снег.

Он похоронил под собой слякоть и заглушил многие звуки мягкой пеленой. Но если прислушаться, кое-какие всё же можно было услышать.

Сапоги жителей города захлебывались в белой рыхлой пучине, и каждый горожанин считал своим долгом удивиться, как такое возможно, что в ноябре столько снега.

Марфа начинала слышать только после пяти вечера. Звук его шагов стал грубее. Она подумала, что он тоскует по ней, и даже шаги его стали тяжелее от этой тоски и грусти. Мысль о том, что он сменил обувь на зимнюю, не приходила ей в голову.

В ожидании его шагов она написала стихотворение, зная, что только так, отдав от себя, привлечёт к себе решение.

Зима. А ты пустой и чистый,

Не думающий ни о ком.

Молниеносный и лучистый,

Закат лизнул лиловым холм.

Моей руки, твоей преграды,

Легка хула и похвала.

Побудь, зима, моей наградой

За чувства, помыслы, дела.

Прекрасных глаз ты не забудешь,

Их сладким светом станешь пьян.

Побудь, зима, моим приютом

И путь рассеется туман.

И решение пришло резко и обрисовалось ясно, когда снег забелил город.

Несколько дней посвятила она тому, что караулила, когда старая Аннина выглянет из дому. Раз в несколько дней лекарша выдвигалась к святому источнику – ополоснуть рану, что её убивала. Видя других насквозь, себе помочь она не могла.

Увидев Марфу, Аннина перепутала её с матерью, хотя никакого сходства между ними не было.

– Что с Марфой твоей? – закряхтела Аннина, согнувшись и еле дыша, – Ох и дура она у тебя. Любит того, кто её любить не может. Ну не дура? Нельзя любить того, кто тебя любить не может. Душа умрёт. Ох и тяжело. Чего тебе так-то?

– Волосы надо отрастить…

– Волосы…

Аннина глядела вдаль, потом как будто заплясала.

– Охохох, черный чертополох… Зайди ко мне в избёнку, крикни девчонку, накорми собачонку, протяни ручонку, смени одежонку, отойди в сторонку, не беги вдогонку, сшей юбчонку, полюби мальчонку…

Продолжая бредить, Анина удалялась, качая головой и плюя в воздух куда-то в сторону тихих тополей. Тянулся за ней шлейф запаха старости и скорой смерти, различить который может только такой же смертник.

К визиту в его кабинет готовилась. Ей удалось отрастить волосы благодаря снадобью лекарши. Ни у кого ещё за две недели не отрастали волосы на целых тридцать сантиметров. Она думала, как он посмотрит на неё, удивится и скажет:

– Марфушенька – душенька, у вас стали такие потрясающие волосы… Можно потрогать?

И она скажет: «Конечно», и он проведет медленно от гладкой макушки до кончиков… и будет смотреть на неё и улыбаться.

Она сделала всё, как сказала лекарша. И три дня упрашивала мать дать ей денег на новое пальто.

Через два дня Марфа в новом, ужасающе – красном стояла на пороге кабинета доктора с лицом под цвет обновки. Он пропел, не глядя на неё:

– Верхнюю одежду в гардеробе снимайте!

– Это я, Максим Евгеньевич, – прошептала Марфа.

– Вы меня не поняли что ли?

Максим взглянул на пациентку, приподняв очки.

– А, Марфушенька – душенька! Ты чего не разделась? Бахилы надевай…

Марфа подумала, что будет, если она прямо сейчас упадет на истоптанный пол.