Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

— Например, масло, которое быстро портится.

— Оно из молока. А за границей применяют жиры, полученные из всяких отбросов, и, наверное, поэтому масло долго не протухает… Смотри, Рикардо: никто не хочет даров нашей земли…

— В целом это так, — согласился Рикардо.

— Но это неправильно… Мы не защищаем отечественную экономику… Я поступаю по-другому: если есть что-то отечественное, я не пользуюсь иностранным. Я одеваюсь в отечественную одежду, ношу отечественную обувь и так далее.

Все уселись за стол. Взяв небольшой хрустальный графин, Куарезма налил две рюмки водки.

— Тоже отечественная, — с улыбкой сказала сестра.

— Конечно. И, кроме того, прекрасный аперитив. А всякие вермуты — это просто ерунда! Здесь мы имеем чистый, качественный спирт из тростника, а не из картошки или проса…

Рикардо осторожно и почтительно взял рюмку, поднес ее к губам и выпил. Казалось, национальный напиток проник в каждый уголок его тела.

— Прекрасно, не правда ли? — осведомился майор.

— Великолепно, — подтвердил Рикардо, причмокнув.

— Это из Ангры. А сейчас ты увидишь, какое чудное вино делают в Риу-Гранди… Что там бургундское! Что там бордо! Вина нашего Юга намного лучше…

Так прошел весь обед. Куарезма восхвалял отечественные продукты — сало, шпик, рис; сестра вяло возражала, Рикардо поддакивал: «Да, да, несомненно», вращая глазками, морща маленький лоб, за которым начинались жесткие волосы, и стараясь изо всех сил сменить выражение на своем черством личике — он хотел выглядеть чутким и удовлетворенным.

После обеда все пошли в сад. То было настоящее чудо: ни единого цветка… Не считая, разумеется, жалких бальзаминов, гладиолусов, тибухин, брунфельсий и прочих украшений наших полей и лугов. Как и во всем остальном, при посадке цветов майор выбирал главным образом отечественные виды. Никаких роз, хризантем, магнолий, никакой экзотики. На наших землях произрастают другие растения: они красивее, ярче, благоуханнее — вот как, например, эти.

Рикардо вновь согласился, и оба вошли в гостиную. Уже спускался сумрак — спокойно, медленно, неспешно, словно солнце долго и тоскливо прощалось, покидая землю: все вокруг было проникнуто скорбной поэзией заката и очарованием упадка.

Зажгли газовое освещение; учитель взял инструмент, подтянул колки и сыграл гамму, согнувшись так, словно хотел поцеловать свою гитару. Он извлек из нее для пробы несколько аккордов, после чего повернулся к ученику, который уже принял нужную позу:

— Посмотрим. Сыграйте гамму, майор.

Куарезма размял пальцы и настроил гитару. Его исполнение, однако, не было таким твердым и убедительным, как у учителя.

— Глядите, майор: вот так.

Он показал, как надо держать гитару: прижать к груди, вытянуть левую руку, правой слегка придерживать инструмент. Затем он добавил:

— Гитара, майор, призвана выражать страсть. Чтобы она заговорила, нужно прижать ее к груди… И держать ее мягко, с любовью, словно жену или невесту — тогда она передаст ваши чувства…

Говоря о гитаре, Рикардо становился многословным и начинал сыпать афоризмами, дрожа от страсти к этому инструменту, столь недооцененному.

Урок продолжался около пятидесяти минут. Наконец, майор утомился и попросил учителя что-нибудь спеть. Куарезма впервые обращался к нему с такой просьбой. Несмотря на уговоры, тот — из профессионального тщеславия — поначалу отказывался:

— У меня нет новых песен собственного сочинения.

Вмешалась госпожа Аделаида:

— Спойте что-нибудь чужое.

— Что вы, сеньора! Я пою только свое. Билак — знаете его? — хотел сочинить для меня модинью, но я отказался; сеу[5] Билак ничего не смыслит в гитаре. Вопрос не в том, чтобы написать правильные стихи о чем-нибудь хорошем; главное — найти слова, которых гитара просит, которых она жаждет. Возьмем, например, мою модинью «Ножка». Если бы я написал, как хотел вначале — «Ножка твоя, словно клевера лист», — это совершенно не сочеталось бы с инструментом. Хотите проверить?

Он начал вполголоса напевать, перебирая струны: «Нож-ка-тво-я-слов-но-кле-ве-ра-лист». — Вот видите, — продолжал он, — совсем неподходяще. А теперь так: «Нож-ка-тво-я-как-пре-крас-на-я-ро-за». Совсем иначе, вы не находите?

— Несомненно, — согласилась сестра Куарезмы.

— Спойте эту модинью, — сказал майор.

— Нет, — возразил Рикардо. — Это старая вещь. Я спою «Обещание». Вы уже слышали?

— Нет, — ответили брат и сестра.

— О-о! Его уже знают по всей округе, как «Голубок» Раймундо.

— Спойте, — попросила дона Аделаида.

Наконец, Рикардо Корасао дуз Отрус снова настроил гитару и запел тихим голосом:

Клянусь причастием святым,
Что буду я твоей любовью…

Спустя некоторое время он прервался и воскликнул:

— Видите, как образно, как образно!

И продолжил петь. Окна были открыты. На тротуаре стала собираться молодежь, желавшая послушать менестреля. Поняв, что улица проявляет к нему интерес, Корасао дуз Отрус стал отчетливее выпевать слова и принял свирепый вид, полагая, что лицо его сделалось приветливым и вдохновенным. Когда он закончил, снаружи послышались хлопки. Затем вошла девушка и спросила госпожу Аделаиду.