Печальные тропики

Так день за днем я собирал крохи прекрасной, некогда поразившей Европу культуры, которая угасала на правом берегу верхнего течения Машаду. Казалось, что как только я уеду, она исчезнет совсем. Когда 7 ноября 1938 года я ступил на галиот, вернувшийся из Урупы, индейцы тотчас же направились в Пимента-Буэну, чтобы присоединиться там к своим товарищам и к соплеменникам Абайтары.

Тяжело наблюдать, как исчезают элементы быта умирающей культуры. И все же в самый последний момент меня ожидал сюрприз. Наступала ночь, догорал костер, в его тусклом свете жители готовились ко сну. Вождь Таперахи уже улегся в гамаке и вдруг отрешенно и нерешительно затянул песню, казалось, что его собственный голос неподвластен ему. Тут же к нему подбежали двое мужчин (это были Валера и Камини) и уселись на корточках у него в ногах. Дрожь возбуждения охватила индейцев. Валера крикнул пару раз. Голос вождя стал более отчетливым, его голос окреп. И внезапно я понял, что случилось: Таперахи собирался устроить спектакль, разыграть что-то вроде оперетты с пением и монологами. Он один исполнял по меньшей мере дюжину ролей. У каждого персонажа были свои интонации, особенный тон (пронзительный, писклявый, полный гортанных звуков или гудящий, словно колокол), а также музыкальная тема, представлявшая собой вариацию общего лейтмотива. Мелодии были невероятно похожи на грегорианские. И если ритуал с флейтой Пана в племени намбиквара напомнил мне «Весну священную» Стравинского, то эта музыка походила на экзотическую версию балета «Свадебки».

Абайтара был увлечен представлением и забывал комментировать, но все же объяснил мне в общих чертах, о чем шла речь. Это был фарс: главное действующее лицо – птица жапим (иволга с черно-желтым оперением, модуляции ее щебетания очень похожи на человеческую речь). На протяжении всей пьесы она сталкивается с другими персонажами животного мира: черепахой, ягуаром, ястребом, муравьедом, тапиром, ящерицей и т. д. Встречаются на ее пути и обычные предметы – лук, пест, палка, а также настоящий призрак – дух Маира. Каждый образ был воплощен очень точно, стиль его воплощения отражал его природу, и скоро я смог узнавать персонажей, которых показывал Таперахи. Сюжетная линия строилась на приключениях жапим: ее жизни угрожали хищные животные, но иволга сумела всех перехитрить и одержать победу. Целых две ночи повторялось (или даже продолжалось?) это представление, каждый такой спектакль длился около четырех часов. Когда Таперахи был особенно вдохновлен, он много пел и рассказывал: все бурно ему аплодировали; иногда он немного сникал, голос его слабел, он переходил от эпизода к эпизоду, не останавливаясь на подробностях. Тогда один или два индейца из общего хора начинали кричать в унисон, или хлопали, или предлагали какую-нибудь мелодию, или же просто подхватывали и развивали какой-нибудь диалог, давая передохнуть главному исполнителю. Придя в себя, Таперахи вновь пускался в рассказы и песнопения.

С наступлением глубокой ночи стало заметным, что это музыкально-поэтическое творчество сопровождалось у вождя утратой чувства реальности, персонажи полностью завладели его сознанием. Его интонации становились все более странными, словно говорил не один Таперахи, а множество разных индейцев. После очередного действия пьесы, едва затянув песню, Таперахи встал из гамака, принялся искать что-то в толпе зрителей, требуя кауи. В него «вселился дух». Он будто бы совсем обезумел, внезапно схватился за нож и подбежал к своей старшей жене Кунхатсин. Ей удалось избежать нападения, скрывшись в лесу, а другие индейцы схватили вождя и привязали его к гамаку, в котором он тотчас же заснул. На следующий день все уже было в порядке.

XXXV. Амазония

Когда я приплыл в Урупу, где ходили моторные лодки, оказалось, что мои спутники уже устроились в стоящей на сваях соломенной хижине, разделенной на комнаты перегородками. Мы вынуждены были задержаться: из-за постоянных дождей вода в реке поднялась, и первая лодка могла пройти только через три недели. Нам ничего не оставалось, как продать местным жителям остатки нашего снаряжения или обменять их на цыплят, яйца, молоко (здесь было всего несколько коров). Мы бездельничали и восстанавливали силы. По утрам пили молоко, добавляя в него немного оставшегося у нас шоколада, завтракали, глядя на то, как Веллар вытаскивал осколки из руки Эмидио и лечил его. Это было жуткое, но любопытное зрелище, чем-то напоминавшее полный затаившихся опасностей дремучий лес. Глядя на свои руки, я принялся рисовать их – получились интересные пейзажи, пальцы сплетались с ветками, превращались в длинные лианы. Около дюжины рисунков пропало во время войны (на каком из немецких чердаков они были забыты?). Почувствовав облегчение, я вновь принялся рассматривать предметы, наблюдать за людьми.