Печальные тропики

Нужно признать, что некоторые роли исполнялись с необычайной виртуозностью, благодаря сочетанию врожденной удачливости, природного обаяния и приобретенной ловкости, которые делали таким восхитительным и в то же время таким бесплодным постоянное вращение в свете. Но необходимость распределения всех ролей, которое позволит усовершенствовать замкнутую социальную среду и блестяще отыграть грандиозный спектакль цивилизации, имела следствием несколько парадоксов: коммунист оказался богатым наследником местного феодала, а чопорное общество все же разрешило одному из своих членов, но только одному – чтобы не лишиться передового поэта, – вывести в свет молодую любовницу. В самом крайнем случае допускалось совмещение функций: криминалист был одновременно дантистом, который ввел в судебную практику использование слепка челюстей вместо отпечатков пальцев как метод установления личности; монархист посвятил себя коллекционированию образцов посуды всех королевских семей мира: стены его гостиной были полностью увешаны тарелками, незанятым оставалось только место, отведенное под сейф, в котором он хранил письма королевских фрейлин, выказывавших интерес к его бытовым увлечениям.

Эта «селекция» в высших кругах была неразрывно связана с энциклопедическим аппетитом общества. Просвещенная Бразилия пожирала работников физического труда, считая его вульгарным. Вместо того чтобы кичиться непревзойденным авторитетом Франции за границей, нашим министрам хватило мудрости осознать это. Начиная с этой эпохи, увы, благодаря не столько богатству и оригинальности слабеющей научной мысли, сколько таланту отдельных наших ученых, стало возможным решение трудных задач, которому они скромно способствовали. В этом смысле любовь, принесенная Южной Америкой во Францию, зависела отчасти от тайного соглашения, продиктованного скорее стремлением потреблять и облегчить потребление другим, чем производить. Великие имена Пастер, Кюри, Дюркгейм принадлежали прошлому, достаточно близкому, чтобы послужить гарантией значительного кредита; мы же не представляли такого интереса и могли рассчитывать лишь на мелкие монеты, которые эта расточительная клиентура сочтет нужным потратить на инвестирование. Мы можем только освободить ее от утомительного исполнения неприятных обязанностей.

Грустно констатировать, что даже эта роль интеллектуального посредника, к которой скатилась Франция, сегодня ей не под силу. Неужели мы до такой степени стали пленниками научной перспективы, унаследованной у XIX века, где каждая область мысли была настолько ограничена, что человек, обладающий традиционно французскими качествами: общее образование, живость и ясность ума, логическое мышление и литературный талант, – мог охватить ее целиком и, работая в одиночку, переосмыслить и обобщить все знания этой области? Не знаю, радоваться этому или огорчаться, но современная наука не допускает больше такого ремесленного подхода. Там, где было бы достаточно одного специалиста, чтобы прославить свою страну, теперь понадобится легион, которого у нас нет. Личные библиотеки превратились в музеографические собрания, а публичные – без помещений, средств, собственных архивариусов и даже без достаточного количества стульев для читателей, отбивают у научных работников всякую охоту к занятиям, вместо того чтобы обслуживать их. Наконец, научное исследование является сегодня начинанием коллективным и безымянным, мы же оказались не готовы к этому, занимаясь дольше положенного времени исключительно развитием поверхностных достижений наших одаренных предшественников. Сейчас они продолжали бы верить, что испытанные методы смогут помочь избежать разделения труда?

Более молодые страны усвоили урок. В Бразилии, которая знала нескольких блестящих индивидуальных достижений: Эуклидес да Куна, Освальду Круз, Шагас, Вилла-Лобос – культура оставалась до недавнего времени игрушкой в руках богатых. Итолько благодаря тому, что олигархии потребовалось привлечь на свою сторону широкие слои светского и гражданского общества, чтобы противодействовать традиционному влиянию церкви и армии, так же как и личной власти, был создан университет Сан-Паулу, который должен был способствовать приобщению к культуре более широкой аудитории.

Когда я прибыл в Бразилию для участия в его создании, то – как мне помнится – воспринял унизительное положение моих местных коллег с жалостью и отчасти с высокомерием. Видя скудно оплачиваемый труд преподавателей, я был горд, что принадлежу стране старой культуры, где занятие либеральной профессией окружено гарантиями и престижем. Мог ли я тогда предположить, что мои малоимущие ученики двадцать лет спустя займут места за кафедрами университетов, порой более многочисленных и лучше оснащенных, чем наши, и будут располагать библиотеками, о которых мы могли только мечтать.