Печать дьявола (СИ)

-- Надо полагать, наш несравненный и бесподобный Фенриц любит Верди. У него довольно приличный баритон. Как он умудряется брать теноровые ля-си-бемоль? И, почему он вообще всё время поёт теноровые партии?

Ответ Риммона не отличался логичностью, зато пленял эмоциональностью.

-- Потому что свинья. Чуть не сморил моего пса, -- злопамятно пробормотал он и неожиданно даже для самого себя с отвращением полушёпотом добавил. -- Нехристь.

Глава 24. Подлинное величие

Горше смерти -- женщина, потому что она -- сеть, сердце её -- силки и руки её -- оковы. Угодный Господу спасётся от неё, а грешник будет уловлен ею.

--Екклесиаст. 7.26

Шумное празднество в гостиной Эстель Морис променял на тишину библиотеки, а после встречи с Хамалом пришёл к себе в спальню. Там его ждали несколько книг Вальяно. Морис вообще любил книги, причём, обожал даже их запах, золотые обрезы переплётов и роскошь виньеток. Книги Вальяно были необыкновенно красивы, а исходящий от них аромат напоминал благовоние каких-то восточных специй, но каких, Морис не знал.

Листая одну из книг, он протянул руку к другой, и пальцы его чуть не столкнули стоящий на углу стола бокал с вином. Морис не помнил, чтобы оставлял его тут, но, может быть, заходил Эммануэль? Он не хотел пить, и погрузился в "Жития святых". Он и раньше, ещё в имении отца, пробовал читать их, но внимание рассеивалось, он утомлялся и мало что понимал. Но теперь мир, казавшийся ему раньше далеким и непостижимым, открылся во всей полноте. Прошло чуть больше часа. На пороге спальни послышались шаги. Морис, сидя спиной к двери, подумал, что это Эммануэль.

-- Знаешь, я только сейчас понял, насколько вера в Господа, преображая душу, меняет жизнь. Без Него она -- хаотичное сцепление пустых дней, завершающееся смертью, обесценивающей всё. А предлагаемые паллиативы -- "жить в сердцах" тех, у кого зачастую и сердца-то нет, или "оставить своё имя в веках" -- это такая пошлость. На кой чёрт, скажи, векам твоё имя? И какая разница в шестьдесят -- что в твоём прошлом? Какая разница, что ты написал, скольких целовал, какими винами услаждал себя? Но если в шестьдесят нет надежды на вечность, и прошлое, и настоящее станет кошмаром.

Эммануэль не ответил. Морис недоумённо обернулся. На пороге стояла Сибил.

Морис помертвел. Он понял всё и сразу, и холодный ужас сжал его сердце. Он и раньше подмечал очарованные взгляды Сибил, но не хотел даже задумываться об этом. Буря поднялась в его душе. Это было стократ хуже Эрны. Боже, как прав Хамал! Этот приход -- надругательство и над её собственным, и над его достоинством. С тоской он подумал о том, какую боль должен будет испытать Эммануэль, если узнает об этом. А он узнает, всколыхнулся Невер, задержись она тут лишнюю минуту. Выгнать? Сбежать самому? Будь всё проклято.

Увидев выражение его лица, Сибил вздрогнула и попятилась.

-- Вы ошиблись дверью, мадемуазель? -- спросил Невер и, не давая ей опомниться, подхватил её под руку и вывел из спальни.

Через несколько секунд они оказались в галерее. Морис галантно поклонился на прощание, стараясь не смотреть в наполненные слезами глаза Сибил. Она отвернулась и побежала по коридору. Стоило ей скрыться из виду, как из портала вышел Эммануэль, направлявшийся к нему.

Морис еле заметно перевёл дыхание и улыбнулся.

-- Что-то случилось, Морис?

В почти невероятной силе прозорливости Эммануэля Морис де Невер имел возможность убедиться стократно. Сколько раз он пугал Мориса глубоким и безошибочным анализом самого сокровенного и в нём, и в себе, и в других. Почище Хамала. Но сегодня Невер был воистину неуязвим. Его взгляд отвердел и застыл в спокойной уверенности.

-- Закончилось мозельское. Ты же не любишь мадеру. Я подумал было сходить в Верхний портал, но вспомнил о бутылке шамбертена. На ужин нам хватит.

Эммануэль внимательно вгляделся в лицо Мориса. Он ощутил его внутреннее беспокойство, но причины не постиг. Они вошли в апартаменты Мориса, продолжая разговор. Невер сумел полностью овладеть собой и успокоиться. Ничего не было. Сохранить в тайне, тем более, от Эммануэля, можно только то, что забудешь сам. Вот он и забудет обо всём. Вспомнив их последнюю встречу с Вальяно, Морис спросил:

-- Кстати, почему Вальяно сказал, что страсть мужчины и женщины мерзостна перед Богом? Неужели наш Риммон так уж грешит, влюбившись?

--Мерзостна только страсть, но не любовь, ибо в страсти человек одержим и забывает Бога. Одержимость страстной любовью ничем не лучше одержимости вином или местью. Духовная же любовь есть жалость и сострадание к человеку, умение смиряться перед ним, прощать и не помнить совершенного им зла, платить за зло добром и не судить его. Такая любовь не имеет опоры в естественной симпатии и распространяется на всех людей -- братьев во Христе. Что до Риммона, -- Эммануэль улыбнулся, -- его склонность, конечно... не очень духовна, но и одержимым я бы его не назвал. К тому же ... "мир должен быть населён", как выразился один из самых обаятельных персонажей Шекспира.