Печать дьявола (СИ)

-- Да, наверное. Ты заходил ко мне сегодня? -- Невер неожиданно вспомнил о бокале вина на столе в спальне.

-- Нет. Я болтал с Хамалом в коридоре, а после пошёл к Пфайферу.

Невер кивнул. Потом, сказав, что ему нужно переодеться, поручил Эммануэлю заказать ужин. В спальне он сел за стол, задумчиво глядя на стоящий перед ним бокал. Затем встал, сменил сюртук, после чего, с трудом раскрыв тяжёлую оконную раму, выплеснул содержимое бокала за окно.

* * *

Сибил, только прибежав в спальню и в душивших её рыданиях повалившись на постель, осознала, как глупо и опрометчиво она поступила. В последние дни её любовь стала откровенно безрассудной, внутренний жар снедал её. Она то и дело лихорадочно разбрасывала колоду. Ей казалось, что так устанавливается незримый контакт между ней и Морисом. В её помрачённом сознании причудливо сдвигались события разных дней, и случайные фразы обретали смысл. Морис был везде, он улыбался со старинных гравюр и портретов в замке, мерещился ей в тёмных порталах Меровинга, являлся в разгорячённых снах.

Однажды в галерее ей встретился Эфраим Вил, куратор факультета. Раньше он почему-то пугал её, но в этот раз показался похожим на Эразма Роттердамского. Дружески улыбнувшись Сибил, он сказал, что такой красавице грех гулять вечерами в одиночестве. Сибил что-то пробормотала в ответ, а куратор рассказал, как он в такую же зимнюю ночь ещё в юности открыл рецепт удивительного любовного снадобья, elizir d'amore, действующего безотказно. В это время они поравнялись с апартаментами, которые занимал куратор. Он вынес изумлённой Сибил небольшую, плотно закупоренную пробирку, с горлышком, залитым сургучом, и откланялся, направившись в деканат.

Пробраться в спальню Мориса де Невера Сибил не составило труда. Он был небрежен и часто, покидая гостиную, лишь прикрывал дверь. Трепеща от сжигавшего её внутреннего огня, Сибил наполнила бокал эликсиром и поставила его на край стола. Спрятавшись в коридорной нише, она видела, как Невер прошёл к себе.

Спустя час она, дрожа, с горящими глазами и прерывающимся дыханием, вошла в спальню Мориса. То, что произошло там, было ужасно. Несколько часов она не могла прийти в себя. Пролежав до темноты в душном чаду, с запавшими глазами и спёкшимися губами, она испугала Эстель, пришедшую пожелать ей доброй ночи. Она чувствовала себя униженной пренебрежением Невера, и минутами ненавидела его. Минутами она понимала, что Невер поступил благородно. Минутами ей не хотелось жить.

Потом сводящая с ума страсть отступила, оставив в душе пугающую пустоту.

* * *

Тем временем Хамал сидел в своей спальне на кровати и вяло разглядывал довольно грубые виньетки на трактате Макиавелли. "О людях, в общем-то, можно сказать, что они неблагодарны, непостоянны, лицемерны, избегают опасностей и жадны до наживы". Гиллель в который раз перечитал эти строки, и снова уставился в пустоту.

С ним что-то случилось. Он утратил какой-то очень важный жизненный ориентир, какой-то стержень, словно нечаянно перешёл в какое-то иное измерение. Его мозг, пытаясь приспособиться к этому новому в нём, вдруг тоже начал игнорировать вчера ещё непреложные законы обыденного логического мышления, начисто пренебрегая законом тождества, сводя аксиоматичные суждения к абсурду, не замечая принципа достаточного основания и плюя на закон исключённого третьего.

Хамал понял, как достигается власть. Хладнокровно просчитал всё. Безошибочно и методично. Но власть почему-то стала ненужной. Он не хотел управлять Риммоном, Невером и Ригелем, -- и не хотел властвовать над Нергалом, Митгартом и Мормо. Первыми -- не хотел потому, что они ему нравились. Последними -- потому, что они не нравились. Повелевать теми, кто тебе дорог, -- утомительно. Все равно, что нянчиться с детьми. Править теми, кого презираешь -- унизительно и противно. Все равно, что возиться с пауками.

Годами он прагматично умножал состояние, оставленное дедом. А зачем? Кто жаждет денег? Те, у кого их нет! Нищие. Разве ему нужны деньги? Смешно. Хамал пустыми глазами уставился в окно.

...А что ему нужно? Что нужно искать? К чему стремиться? Каждый стремится лишь к тому, чего ему недостаёт. А значит, сама направленность наших притязаний выдаёт лишь степень нашего ничтожества. Нашей ограниченности, ибо подлинное ничтожество человека есть ничтожество его ценностей, -- отлил ум Хамала в привычно чёткую формулировку его новое понимание. Так ли?

Наслаждение? О привычных ему чувственных удовольствиях он в последнее время, после памятного ему разговора с Эммануэлем и реплики Сирраха о Нергале, не хотел и думать, почти исключив их из сферы мышления. Странно, но отказ от них дался ему легче, чем он предполагал. "Wollust ward dem Wurm gegeben, und der Cherub steht vor Gott"... Раньше его смешили эти шиллеровские строки... Вспоминая теперь кое-что из того, что раньше возбуждало его, Гиллель не ощущал ничего, кроме мучительного стыда.