Печать Джа

— У вас кражи нет, — продолжил я свое наступление. — Побрякушки остались лежать в каюте, и даже монет не тронули. Тогда чего вы добиваетесь? Пытаетесь понять, зачем понадобилось ломать замок? Ну так это не ко мне, ищите виновников в другом месте, а ежели…

Договорить не успел — чиновник кивком указал на дверь и меня схватили за шкирку, словно нашкодившего кутенка. Поволокли к выходу, так что едва успевал перебирать босыми пятками. Петли протяжно скрипнули и мое тело вышвырнули наружу. За спиной раздался усталый голос чиновника:

— Капитан, это не мое дело, но я бы этого ловкача ссадил на берег, а лучше вздернул на рее.

Дослушать не дали — дверь в каюту капитана резко захлопнулась.

Ссадил бы он на берег… Да с удовольствием, тем более что припрятанного добра, снятого с убитого барона, хватит на долгие месяцы сытой жизни.

Я всерьез задумался над бегством с корабля, но здраво рассудив, решил не торопить события. Да, Печати Джа на борту больше нет — драгоценная награда оказалась украдена другими, куда более ловкими и расторопными. Такое случается, чай не впервой. Жизнь на этом не заканчивается, и солнце по-прежнему встает на востоке, а раз так, то следует вспомнить об изначальной цели путешествия, о той самой Земле Обетованной.

Мне, кровь из носа, нужно было попасть в Новый Свет — в мир равных возможностей и справедливости, где закон един для всех и где каждому дается шанс начать сначала. А закопанные монеты… Сколько их еще будет.

Острова Святой Мади экипаж корабля покидал в приподнятом настроении. И даже команда «поднять паруса» прозвучала по-особенному, словно «Оливковую ветвь» впервые спустили на воду, и та поплыла белым лебедем, величаво и торжественно.

Экипажу порядком поднадоело торчать в кубрике, ходить на допросы и видеть хмурые физиономии стражников. Моряки терпеть не могли чужаков на борту, а уж таких как эти — втройне, поэтому искренне радовались, наблюдая, как далекие острова тают в предрассветной дымке. Как вместе с ними исчезает суетливый чиновник, его светлость барон Дудиков, и три матроса, тела которых так и не нашли. А еще в одном глухом закоулке остались лежать прикопанные драгоценности. Они тревожили душу, но не так, как упущенная Печать Джа, потому как золото оно везде золото, его и по то сторону океана добыть можно, а вот божественный артефакт…

— Чего пригорюнился, Танцор? Поди по девкам соскучился? — рядом возникла коренастая фигура марсового и в воздухе запахло горьким табаком.

Ох уж эти слухи… Интересно, кто первым выдумал историю о якобы имевших место приключениях Танцора в борделе. Дескать, девок щупал забесплатно, одной даже под платье умудрился залезть, за что и был изгнан. Казалось бы, на этом приключения незадачливого новичка должны были закончиться, но нет — безудержная фантазия пьяных матросов не знала границ. Они вдруг вспомнили, что Танцор ловкий малый, поэтому вернулся в бордель. Пролез через окно и дело свое сделал с одной из барышень, пока та с завязанными глазами лежала, в ожидании нерасторопного клиента. То-то он удивился, когда вернулся в комнату, а оплаченная девица под другим извивалась. Нашлись даже свидетели, утверждавшие, что видели мою худосочную задницу в ночи, как я ловко сиганул со второго этажа без порток, но с довольной физиономией.

С каждым днем история обрастала подробностями. Матросы, бывшие тогда в стельку, начинали «припоминать», выдумывая одну нелепицу краше другой, и я не пытался переубедить их: во-первых, все равно бы не поверили, а во-вторых, кто я такой, чтобы лишать людей веры. Вот верит Зычник, что ундину в кустах полюбил, ну так и пускай. У человека может другой радости в жизни не осталось. Лиши её и станет он раздражительным и злобным, словно осьмипалый демон, охраняющий врата небесных чертогов. Будет гонять с тряпкой до самого посинения. Нет уж, лучше пускай болтают.

Я уставился на горизонт и тут же заработал строгий выговор от марсового.

— Танцор, на землю долго таращиться не след.

— Чего это?

— Примета плохая. Выходит, что прощаешься с ней навсегда.

Все-таки странный народ — моряки, настолько суеверный, что до смешного доходит. Например, нельзя прикуривать троим от одной трубки, иначе крайний обязательно помрет. А ежели поскрести грот-мачту и произнести специальный заговор, то ветер наполнит паруса. Слышал я, как боцман нашептывал чепуху про четырех сыновей, коих отец в разные стороны света отправил. Вроде бы взрослые люди, а ведут себя…

Один раз я огреб за свист — кто же знал, что он шторм призывает. Другой раз влетело за то, что яблоко грыз, да кожуру на палубу сплевывал. Ох и намяли тогда бока.

— Танцор, ты пойми, — объяснял после взбучки Рогги, — корабль для моряка, как святыня, как мать родная. Ежели она родимая обидится, не вывезет из беды, тогда все на дне морском сгинем.