Печать Джа

А то, что Ленни-козел харкал прямо на палубу, не считается? Он это в тихую делал, чтобы никто не видел. Прямо перед моим носом, когда драил тряпкой доски. До чего же обидно было плевки подтирать, а Ленни щерился, обнажая поломанные резцы. Велико было желание встать и доломать оставшиеся зубы или плеснуть в рожу грязной водой. Я понимал, что добром это не кончится, потому и не вступал в драку. Ленни, он кто — матрос, полгода отслуживший на «Оливкой ветви», а я всего лишь трюмная обезьянка — безбилетный пассажир с темным прошлым. Один раз уже огреб, за то что сунулся не по делу, второй раз могут не пожалеть. И петля имелась для реи, и доска для прогулки над водой, поглоти морская бездна гребанную Жанетт.

Почему на торговом судне царили столь суровые порядки, мне объяснил Рогги-всезнайка:

— Нашел, чему дивиться, Танцор. Мы не речная рыбешка, что промеж двух берегов плавает, а птица высокого полета. Считай, по два месяца земли не видим. Океан стихия суровая, ошибок не прощает, вот и стараемся соответствовать.

Плохо стараетесь, если такой козел, как Ленни, оказался на корабле. В районе Кирпичников этого урода давно бы вывели на чистую воду, а здесь приходиться терпеть, вечно оглядываясь.

На да ничего, дави лыбу, щербатый, пока есть время. В порту Нового Света, попрощаюсь с тобой, как положено — горячо и по-свойски, так что капитану Гарделли придется искать очередного матроса.

На сорок седьмой день плаванья на горизонте показался неизвестный корабль. Сидевший в вороньем гнезде Яруш, первым узревший опасность, завопил во всю глотку:

— Черные паруса слева по борту! Черные паруса!

Матросы забегали по палубе, засуетились встревоженными муравьями, пытаясь увидеть то, что увидел глазастый смотровой. Сложно это было, потому как у Яруша помимо прочего имелась подзорная труба, а у матросов кроме слезящихся от ветра глаз и не было ничего. Разве что богатая фантазия.

— Большой корабль, трехмачтовый.

— Фрегат, не иначе.

— Какой же это фрегат. Фрегат тяжелый, как слон, а у этой ход, словно у перышка.

— Перышко — ха! Ты на посадку его посмотри, бортами воду черпает.

— Но летит-то как… летит.

— По ветру и пятимачтовый барк полетит с пятьюдесятью пушками на борту.

— Где ты ветер увидел, балда?

Со всех сторон доносился возбужденный гомон. Встретить в открытом океане другое судно — событие крайне редкое, потому и толпились матросы, перебивая друг друга.

Из каюты показался капитан в сопровождении сухопарого квартирмейстера. Поднялся на шканцы и замер, вглядываясь в далекий горизонт.

Всех вокруг волновал тип судна, меня же не на шутку встревожил цвет. Ни одному королевству, герцогству или княжеству не дозволялось плавать под черными парусами. Только верные псы Всеотца имели право пользоваться сим грозным атрибутом. У них и знамена были цвета ночи и одежда, и краска на лице для проведения специальных ритуалов.

Только что здесь забыли чернецы? Их порядки распространялись на старый материк, а вот в океане, как и в Новом Свете Всеотца не жаловали. Пираты так и вовсе плевать хотели на отлучение от Церкви, используя паруса и флаги соответствующей раскраски. Может быть это они?

Мое предположение вызвало смех у стоящих рядом матросов. А один из них терпеливо пояснил:

— Какие пираты, очнись, Танцор. У отребья сроду больших кораблей не водилось. Они все больше на утлых лодчонках ходят. Подкарауливают у берега груженые тихоходки и нападают стаей. Чернецы это, зуб даю.

— А как же Ястреб Двухвостый? — вспомнил я историю про легендарного капитана морских разбойников. — У него же самый быстрый корабль.

— Ястреб — ха! — рядом, словно по волшебству возник Рогги-всезнайка. Где звучали вопросы, там обязательно появлялся и он. — Да будет тебе ведомо, малец, что Джордж Барталамью Уинкок, в простонародье именуемый Двухвостым Ястребом, никто иной как капер.

— Пираты… каперы, а в чем разница? — не понял я.

— Настоящие пираты — голожопые голодранцы, а господин Уинкок, подданный её величества, королевы Астрийской. Военный офицер, грабящий исключительно Дарнийские караваны.

— Но если грабит, значит пират?

На это заявление Рогги лишь развел руками, а стоящий по левую руку Зак проговорил:

— Это политика, сынок… большая и грязная.

Через полдня черные паруса нас догнали. Вывесили красные флажки, требуя замедлить ход, и капитан Гарделли нехотя повиновался. Трудно спорить, когда у тебя на борту нет ни единой пушки, а у противника целых двадцать. И скорость в узлах на порядок выше. «Оливковая ветвь» при всех усилиях больше десяти не выжимала, и то при условии полупустых трюмов. Чернец же парил, что чайка над водой, выдавая честных семнадцать узлов. Невиданная скорость для корабля большого водоизмещения.

— Не иначе, по воле Всеотца Всемогущего, — пробормотал напуганный Зычник, коснувшись лба и сотворив небесный знак о трех сторонах.

Не отличающиеся высокой набожностью матросы, подоставали из запасников нательные персты — цепочки с символами Церкви. Но больше других отличился боцман, повесив в кубрике икону с изображением Святого пламени, снисходящего с небес.