Печать Джа

— Узнаешь… По глазам вижу, что узнаешь, — сидящий напротив церковник расплылся в довольной улыбке. — А теперь рассказывай, Сига из Ровенска, как обстояли дела.

Глава 4. Окунь и медведь

Вранье — обычное дело для человека. И не важно, матрона ты степенная, солидный купец, или шкет с переулка. Обманывать и врать умел каждый: учился сей нехитрой науки с малолетства и пользовался ею по сто раз на дню, порою даже не задумываясь.

«Какие ваши годы», — говорит молодая жена свекрови. А про себя думает: когда же ты сдохнешь, карга старая. Давно на свечи заупокойные дышишь, а все с советами своими лезешь.

Или, к примеру, разговорились отцы почтенных семейств:

«Как ваш отпрыск поживает? Неужели приказчиком трудится у купца Сичкина? Какое счастье, как я рад за вас», — и радостно жмет руку, а у самого кошки на душе скребутся, потому как родной сын оболтус, который год сидит на шее.

То ложь пустая — житейская, а бывает такая, что отбитых почек может стоить или того хуже — головы. И здесь лучше не играть, не пытаться мухлевать, в надежде вытащить козырь. Особенно когда напротив сидит длань руки божьей, пес из псов, чьей основной задачей было карать. Жизнь у меня одна, потому и рассказал все без утайки: про подслушанный разговор барона с Ярушем, про случайную встречу в таверне. Про то, как следил за его светлостью и еще тремя матросами, плутая по ночным улицам города и про то, как обнаружил мертвые тела. Рассказал и про украденные ценности, что прикопал на пустыре.

Пускай лучше за воровство судят, чем за убийство. Душегубов сразу на виселицу отправляют, а я помаюсь на каменоломне годика три и освобожусь.

Дознаватель, назвавшийся братом Серафимом, слушал мой рассказ не перебивая. Лишь в одном месте потребовал уточнить:

— Опиши раны убитых.

— Раны странные, такие специально не сделаешь. Края ровные и круглые, а сами отверстия толщиной с мизинец или того меньше.

— Может от рапиры?

— Может и от рапиры, только где же это видано, чтобы тонким клинком черепушку пробить? У барона дырка аккурат по центру лба шла, где кость самая толстая.

Брат Серафим кивнул: то ли со своим мыслями, то ли соглашаясь со мной. В отличии от прошлого дознавателя он ничего не записывал, лишь постукивал пальцами по столу.

Когда история подошла к концу, я умолк, вытирая вспотевшие ладони о штаны. Только бы не вздернули, только бы не вздернули… Неужели так и не увижу Новый Свет? Правы были старшаки, когда говорили о проклятии Печати. Даже думать о ней не смей, если только не хочешь несчастье накликать. Дурак ты, Сига с Кирпичного, как есть дурак, замечтавшийся о несметных богатствах.

— Я понимаю, почему ты перстни с барона снял, — наконец произнес брат Серафим, — а бумаги-то зачем стащил?

Глупцом был, вот и стащил. Хрен бы меня вычислили, если бы не они. Только кто же знал, что чернецы мастаки по отхожим местам лазить.

— Вы про грамотку-то? Возникла одна мысль, когда содержимое прочитал. Не поймите неправильно, ничего плохого я не хотел.

Правая бровь брата Серафима едва заметно дернулась.

— Ты что же, за барона себя выдать удумал?

— Если и выдать, то совсем немножко, — затараторил я, чувствуя, как незримая петля затягивается на шее, — пыль барышням в глаза пустить или денег под залог взять — малясь, чтобы голодным пузом не маяться.

Против ожидания дознаватель ругаться не стал. Наоборот, хитро улыбнулся и даже подмигнул.

— Не зря про тебя говорят, что ловок. Теперь и сам вижу… По росту подходишь, лицо и тело без особых отметин, нос с горбинкой, разве что цвет радужки отличается. Как с глазами выкручиваться думал? Ростовщики народ прожжённый, докопаются до мельчайших деталей.

— Это в комнате радужка серая, а ежели на солнце долго находиться, можно и голубые оттенки заметить, и зеленые. Глаза — они же как камни драгоценные, могут разными цветами переливаться.

— Не поспоришь, — согласился брат Серафим, — а грамоте где обучался?

— Друг закадычный в Ровенске был — Ленькой звали, он и показал, как отдельные буковы в словеса складывать.

— А Ленька откуда узнал?

— Так у него семья была — отец с матерью. Он даже в школу настоящую ходил при храме.

— Семья — это хорошо… А с тобой почему отирался? — слова брата Серафима прозвучали донельзя обидно, словно я не человек, а пес шелудивый, от которого следует держаться подальше.

— Батя у Леньки уж больно лютый был, мог зашибить по пьяни. Вот и сбегал к пацанве.

Вышесказанное было правдой лишь отчасти. Да, Лёнькин батя дурковал, но не более остальных. Бывало, снимет кожаный ремень и отходит по заднице за пропущенные занятия. Не кулаком в морду и то ладно. Куда больше Леньке доставалось от сверстников: то деньги отнимут, то отлупят за пустырем. Прикинул Ленька, что лучше пацанве с Кирпичного отдавать половину, чем одноклассникам выгребать все до монетки. Через что дружбу с нами и свел.

— Врешь, — задумчиво протянул брат Серафим. — По глазам вижу, что врешь, а впрочем… неважно. Ты мне лучше другое скажи, как барончика играть думал?

— А чего там играть? Спину выпрямил, словно кол проглотил и морду поважнее сделал.

— Ну?