Печать Иоганна Гутенберга

– Продолжай, да не тяни, – сказала она, – а то собачки волнуются. Они знаешь, какие нервные…

Это была заведомая неправда, но на Вадима подействовало.

– Да что продолжать? – он заметно поскучнел. – Дальше ты сама все знаешь. Лева Рокотов озверел, когда узнал, что в сумке ничего нету, дал приказ Ушакова немедленно схватить и допросить. Еще тебя велел поймать, но его придурки тебя упустили, хоть водителя в машине качественно приложили.

– А к Рокотову ты когда переметнулся? – процедил Ушаков.

– Ну, примерно в это время…

Женя подумала, что если Ушаков снова начнет вздыхать и стенать, что он Вадиму доверял как себе, то она не выдержит и просто стукнет его ботинком.

Кстати, ботинки высохли, хотя и здорово скукожились. Но носить, наверное, можно, не в галошах же ходить, хотя и удобные, но она еще до такого не опустилась.

Ушаков промолчал, его волновало другое.

– Ну, и куда ты дел то, что украл? Продал Сереброву?

– Если бы продал, – тяжело вздохнул Вадим, – только бы вы меня тут и видели. Не стал бы я ни с тобой, ни с Рокотовым валандаться. Уехал бы в теплые края, на синее море. Да вот пока не получилось на Сереброва выйти.

«Точно, – снова подумала Женя, – нет у него никакого выхода на Сереброва, врет все».

– Так что пока припрятал… – неохотно добавил Вадим.

– Где это? – Ушаков тряхнул Вадима за рубашку, так что оторвался воротник. – Говори, куда ты это спрятал?

– А если не скажу, что сделаешь?

– Ну, надоел! – закричала Женя. – Гриша, заходи!

– Я Миша, – в дверь всунулась опухшая харя.

– Без разницы. Давай, делай, что надо!

Громоздкий сварочный аппарат застрял в двери, видя, что Ушаков принялся помогать, Вадим побледнел, как полотно, он понял, что дела его плохи.

Наконец аппарат втащили в комнату, подтащили к Вадиму. Женя включила его, нажала кнопку. Аппарат громко загудел. Женя осмотрела Вадима и задумчиво проговорила:

– С чего бы начать? Где у каждого мужчины самая чувствительная зона?

– Стой, стой! – закричал Вадим. – Вы без меня все равно не найдете! Я покажу!

– Далеко это? – осведомилась Женя.

– Далеко, за городом…

– Андрюха, – влез тут Михалыч, – ну куда вы поедете, уж ночь на дворе, вон темно как. Где там проплутаете? А этот еще сбежит в темноте-то. Подожди уж, как рассветет, тогда и тронетесь. А этого я на ночь в сарайчик пристрою, собачки его постерегут до утра.

– Воды дайте, а еды – ни-ни! – сказал Ушаков, вспомнив, очевидно, как сидел он сутки в клетке с собаками без еды и питья.

Так и порешили.

Миша и Гриша отвязали Вадима от стула и поволокли к сараю. Они были явно довольны оказанным доверием.

Ушаков ушел спать к Михалычу, а Жене выдал два пледа и подушку, которая ощутимо припахивала тиной. И хоть диван был короткий и узкий, Женя рада была и такому. Она тут же провалилась в сон.

Иоганн открыл глаза, и обнаружил, что лежит в одежде на собственной кровати, в собственной комнате городского дома, того самого дома, который дал их семейству прозвание Гутенберг.

Того дома, который теперь принадлежит его старшему брату.

– Выходит, мне все это приснилось… – пробормотал Иоганн, приподнимаясь на кровати.

Но тут он увидел на полу рядом с кроватью листок, покрытый аккуратными строчками. Ровные, тщательно выписанные латинские буквы, шрифт минускул.

А еще рядом с листом лежал небольшой круглый предмет.

Иоганн наклонился, поднял этот предмет и рассмотрел его. Это была та самая печать, которую передал ему странный старик… небольшая печать с ручкой из черного дерева…

В это время дверь комнаты открылась.

На пороге стояла Гретхен, его невестка.

– Извини, дорогой братец, – проговорила она озабоченным, как всегда, тоном, – я тебя, кажется, разбудила? Впрочем, сейчас уже поздновато для сна. Позволь, я заберу этот коврик. Когда ты собираешься освободить комнату?

– Освободить? – удивленно переспросил Иоганн.