Печать льда

— Слышал, — неохотно пробормотал Олфейн, продолжая поглаживать странное Лезвие, в котором и вправду не было холода металла, но и легкости кости не чувствовалось тоже. — У каждого народа свои обычаи. Шиллы перед тем, как получить меч, постятся десять дней, а потом не убирают меч в ножны, пока не напоят его кровью. И если не найдут врага, то отсекают фалангу пальца у раба или у себя. Айги?

— Айги делают также, только воин вообще ничего не должен есть, пока кузнец шлифует новый меч, — кивнул Орлик.

— Скамы закаливают мечи в свиной плоти, — нахмурился Рин.

— Только в том случае, если не удается найти для той же цели полного раба или пленника, — подхватил Орлик.

— Тарсы освящают меч кровью желтого волка? — вспомнил Рин.

— Меч — не лучшее оружие для охоты. Но если свежеиспеченный смельчак-меченосец из знатных, то за ним следует свита из лесничих и лучших охотников, которые не дадут героя в обиду, а то и вовсе изловят для него зверя и привезут в клетке. И даже за руку подержат, чтобы сам себя не порезал! — хмыкнул Орлик. — А что знаешь о вельтах?

— Я думал, что у вельтов только топоры, — опустил глаза Рин, который еще вечером считал себя если не лучшим фехтовальщиком Айсы, то одним из них.

— У вельтов есть многое, чего не следует перенимать, — стал серьезным Орлик, — но есть и правила, которые подойдут для каждого, кто ищет удачи на пути мудрости.

Великан подхватил стол и вынес его в центр зала. Первые лучи солнца едва пронзили окна и освещали только внутреннюю поверхность купола. Но именно она почему-то сама начала излучать свет, словно в ее белизне хранилось множество зеркальных крупинок, которые каждую частицу света обращали точно вниз. На мгновение Рин подумал, что здание не только строилось как Храм Единого, но стало им. Между тем Орлик вытащил из ножен эсток и положил его на стол, словно погрузил в столб света. Рин Олфейн опустил рядом желтый меч.

— Хорошо, что ты не принялся сразу размахивать им. — Орлик прикрыл глаза. — Постарайся вовсе не вытаскивать его из ножен без нужды. Я не чувствую, отчего стоило скрывать его под слоем серебра, но у вельтов есть такая поговорка: «Если в незнакомом проливе враг твой, который хочет от тебя ускользнуть, идет на веслах, не поднимай парус, даже если дует попутный ветер». Теперь положи обе руки на рукоять и представь, что клинок — часть твоего тела, что он продолжение твоих рук, твоих мыслей, твоего взгляда, твоих чувств! Представь себе, что ты испытываешь боль, если его лезвие получает зазубрину, что ты захлебываешься кровью, если тонет в крови твой меч, что ты будешь страдать от потери меча, как если бы лишился руки. Сейчас, не открывая глаз, ощупай его так же, как ты ощупываешь свое лицо после схватки, пусть даже ты всего лишь помахал деревянными палками. Ощупай его, но не касайся лезвия, как ты не касаешься собственных глаз, и постарайся ощутить свои прикосновения к клинку, как если бы это были прикосновения одной твоей руки к другой. Поменяй руки и повтори все с самого начала…

Орлик говорил и, наверное, точно то же делал со своим мечом, но Олфейн уже не думал об этом. Он и слова вельта едва улавливал, словно они сами по себе всплывали в его голове. Рин ощупывал меч, ловил подушечками пальцев мнимые шероховатости, снимал пылинки, представлял, как ветер будет свистеть на летящем клинке, запоминал каждый изгиб новой части собственного тела.

— Возьми, — донесся голос вельта, и Рин, почувствовав прикосновение, открыл глаза. В ладони у него оказался осколок горного стекла. Вельт уже распускал шнуровку рубахи.

— Сделай надрез на груди и накорми меч, не касаясь лезвия. Потом подними его над головой и пообещай Единому или тому, в кого ты веришь, то, что можешь пообещать. Можно прочитать обычную утреннюю молитву о ниспослании ясности и уверенности на каждый день. Можешь восхвалять вседержителя и творца, можешь перечислять обеты, которые готов на себя взять, говори или думай, что хочешь, но постарайся быть услышанным.

Вельт уже обнажил крепкий, словно высеченный из песчаника искусным камнерезом торс и провел таким же осколком под сердцем. Полоса тут же набухла красным, но вельт поймал кровь ладонью и начал наносить на грани эстока. Рин стряхнул охватившее его оцепенение, распахнул куртку, чиркнул по коже, поморщился от боли, набрал несколько капель крови и, зачем-то вновь закрыв глаза, понес ее к клинку. По дуновению ветра догадался, что Орлик уже взметнул над головой эсток, и под тихую, но уверенную вязь вельтских слов поднял отчего-то вдруг показавшийся невесомым меч и уже открыл рот, чтобы выпалить затверженную мольбу о благоденствии дома Олфейнов, как вдруг осекся.

Время убегало между его сомкнутыми на рукояти меча ладонями как песок. Точно также, как истончалось детское очарование в улыбке Джейсы после ее клеймения. Как уносился сквозняком пепел Хаклика. Как застывали глаза отца. Как остывало в изнеможении сердце, раскаленное ненавистью к Фейру Гальду.