Читаем Печорин и наше время полностью

По правда ли, прямое сходство? Да, но у Пушкина «взор», который был «чудно-нежен», видит Татьяна, это со влюбленное, мечтательное, возвышенное восприятие. Пушкин видит Онегина иначе: то ли «вправду тронут был», то ли «кокетствуя, ша­лил»,— Пушкин смотрит на встречу Опегнна и Татьяны трез­во. Если бы княжна Мери увидела «чудно-нежный взор» Печо­рина, это бы нас но удивило. Но Печорин, описывающий свою «ундину» романтическим стилем, с инверсиями: «глаза свои», «волнение дуп/евное», с тем набором красивых слов, которые да­же Ленский мог бы использовать в своих стихах: «безмолвно... устремила... взор», «неизъяснимое смущение», «тусклая блед­ность», «легкий тропот»,— это удивляет.

Л между тем удивляться нечему. Ведь в душс Нечорина жи- nn-r^романтик, он все время ищет в жизни красоту, бурную дея- тсльностьГвозвышенные чувства,— ищб? и не находщ их, проза" бгГрется с поэзией и побеждает ее: только что он (ШСИЛ 0 чУдно- пежном взоре, и не лед зя~эти.м: «Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаиче­ским образом, то есть предложить ей стакан чая...» (курсив мой.- //. Д.).

Не имеет смысла пояснять эту нарочито прозаическую, снижающую наше впечатление фразу — она понятна. Но вот продолжение той же фразы: «...как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал па губах моих. В глазах у меня потемнело... я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она как змея скользнула между моими руками...» (курсив мой.— Я. Д.).

Снова возвышенный, романтический слог, но мы уже не очень ему верим, поскольку только что было сказано: «эта комедия...».

И как завершение сцены поэтического свидания: «В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на иолу. «Экой бес- девка!» — закричал казак, расположившийся на соломе и меч­тавший согреться остатками чая».

Добро бы «ундина», «русалка» опрокинула свечу. Но — чай­ник! Грубый крик казака: «Экой бес-девка!»; солома, остатки чая — какая уж тут может остаться романтическая окраска сцены!

Ночью, отправляясь на свидание, Печорин «разбудил своею казака» и приказал бежать на берег, если он выстрелит из пистолета. Печорин молод, он ищет любви, ему понравилась таинственная девушка — но жизнь уже научила его не верить ни людям, ни чувствам. И он оказывается прав: девушка замани­ла его в лодку, он почувствовал на лице «ее пламенное дыха­ние» — и в ту же минуту она бросила в воду его пистолет! Она уже не «как змея» — такой образ может возникнуть в воображе­нии романтика, но «как кошка вцепилась» в одежду Печорина.

Уже нет ни русалки, ни ундины, ни Миньоны; есть против­ник, с которым надо бороться. Вместо юношеской; страсти

бешенство, вместо огненных поцелуев — борьба между силой и ловкостью. «Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновен­но бросил ее в волны» (курсив мой.— //. Д.).

Распущенные косы, производившие такое возвышенное впечатление, теперь играют другую роль — за них можно

2/, 5

схватить., чтобы утонить противника. Так кончилось свидание, которое Печорин хотел бы воспринимать романтически. Когда же напоследок слепой мальчик обокрал Печорина с ведома девушки («Я его послала»,—говорит она) — это окончатель­но разрушает романтическую атмосферу.

Конечно, Печорин сам виноват, что его едва не утопили. Ведь еще «иод вечер» он остановил девушку в дверях и «завел с нею... разговор», в котором бросил неосторожную фразу: «А если бы я. например, вздумал донести коменданту?» Последствий этого вопроса он, разумеется, не мог предугадать.

В «Тамани» мы видим, сколько необъяснимого таится в чело­веке, как тесно переплетаются в жизни причины и следствия. Поступки, которые Печорип совершал не раздумывая, повлекли за собой много событий, повлияли на судьбы многих людей!

И старуха, и слепой мальчик, и девушка не могут объяснить поступков Печорина иначе, чем стремлением «донести комен­данту»: приехал, остановился именно в их хате, подслушива­ет, подсматривает, грозит... А он хочет узнать тайну для себя, не для коменданта. Мм у интересны люди, их жизнь. Его привле­кла красота и смелость таинственной девушки — за это приш­лось заплатить дорогой ценой: Печорин разрушил жизнь кон­трабандистов и сам едва не погиб. Янко уехал навсегда и увез с собой девушку. Когда лодка, увозившая их, скрылась в море, когда слепой мальчик заплакал, Печорин сам спросил себя: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных кон­трабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»

Перейти на страницу:

Похожие книги

16 эссе об истории искусства
16 эссе об истории искусства

Эта книга – введение в историческое исследование искусства. Она построена по крупным проблематизированным темам, а не по традиционным хронологическому и географическому принципам. Все темы связаны с развитием искусства на разных этапах истории человечества и на разных континентах. В книге представлены различные ракурсы, под которыми можно и нужно рассматривать, описывать и анализировать конкретные предметы искусства и культуры, показано, какие вопросы задавать, где и как искать ответы. Исследуемые темы проиллюстрированы многочисленными произведениями искусства Востока и Запада, от древности до наших дней. Это картины, гравюры, скульптуры, архитектурные сооружения знаменитых мастеров – Леонардо, Рубенса, Борромини, Ван Гога, Родена, Пикассо, Поллока, Габо. Но рассматриваются и памятники мало изученные и не знакомые широкому читателю. Все они анализируются с применением современных методов наук об искусстве и культуре.Издание адресовано исследователям всех гуманитарных специальностей и обучающимся по этим направлениям; оно будет интересно и широкому кругу читателей.В формате PDF A4 сохранён издательский макет.

Олег Сергеевич Воскобойников

Культурология
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука