Читаем Печорин и наше время полностью

«Я приехал на перекладной тележке поздно ночыо. Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде. Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: «Кто идет?» Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд но казенной надобности, и стал требо­вать казенную квартиру. Десятник нас новел по городу. К кото­рой пзбе ни подъедем — занята. Было холодно, я три ночи не спал, измучился и начинал сердиться. «Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к черту, только к месту!» — закричал я».

Вот он каков,_Х^цш1цлсрмо11Товского времени. Решителен, быстр, смел. Когда мы познакомились с Автором «Бэлы», он пТГйакНВЬ миг понять, почему шесть быков с трудом тащат его тележку, и не умел договориться с извозчиками. Печорин только что приехал на Кавказ, но в нем не заметно никакой неуверенно­сти. Ему объясняют, что есть еще одна квартира, «только... там нечисто»,— он идет без колебаний, «не поняв точного значения последнего слова», а вернее, не задумываясь над ним. Раз ему не открывают дверь, он открывает ее сам, «ударив в нее ногою».

\Ле похож на того Печорина, которого мы видели возле гости­ницы в повести «Максим Максимыч»? На того, который «сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала», «как будто у него в спине не было ни одной косточки...»? Да, не похож. Но ведь в Тамань он приехал задолго до встречи с Максимом Максимычем в гостини­це. Вот, значит, каков он был пять лет назад! |

Как мы помним, Тамань — первый пункт гШпути Печорина в действующий отряд. Он едет прямо из Петербурга, он еще неопытен. Позже, приехав в крепость к Максиму Макснмы- чу, он покажется старому офицеру «таким тоненьким, белень­ким» — значит, и в Тамани Печорин внешне был таким. Но внутренне он собран, в нем нет ни растерянности, ни колебаний, которые были бы естественны в молодом офицере.

Поселившись в хате, где «нечисто», познакомившись со сле­пым мальчиком и заподозрив, «что этот слепой не так слеп, как оно кажется», Печорин и не думает страшиться, остерегаться.

В первую же ночь, увидев, как мимо окна промелькнула тень, он «встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты».

Зачем он встал, зачем вышел, зачем, увидев слепого-мальчи­ка, «притаился у забора»? Какое ему, собственно говоря, дело до чужой жизни, идущей своим чередом?

( Вот чем, перпнтцп щнпп<'к;и;т нас характер Печорина — _fTpflfTMi»M ripHTfV'bHocTbio. Кму все интересно, нее вайГии, 01Г"все цлп1И№ рпнпт!. 'х. iicHooooaaxL—IiILiiiнекий с нал у зи'метил В нем это свойство: «Вы видите человека с сильною волею, отважного, не бледнеющего никакой опасности, напрашивающегося на бури и тревоги, чтобы занять себя чем-нибудь и наполнить бездонную пустоту своего духа, хотя бы и дсятсльностию без всякой це­ли»,-- пишет Белинский.

9 Прочитаем «Оиггини* вместе

Спустившись вслед за слепым мальчиком па берег, Печорин услышал его разговор с девушкой:

«— Что, слепой? — сказал женский голос,— буря сильна; Я нко не будет.

Янко не боится бури,— отвечал тот.

Туман густеет,— возразил опять женский голос с выра­жением печали.

В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов,— был ответ.

... Последовало молчание...

Видишь, я прав,— сказал опять слепой, ударив в ладо­ши,— Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни берего­вых сторожей...»

Этот разговор, конечно, заинтересовал Печорина, как и то, что произошло дальше: «...вот показалась между горами волн черная точка: она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно подымаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближа­лась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая!»

Ночь, море, луна, опасность, таинственность — такой фон для событий своей повести мог бы предложить читателям роман­тик Марлинский, и даже молодой Пушкин, и даже юный Лер­монтов. Но в том-то и дело, что у зрелого Лермонтова все иначе; все продиктовано стремлением не к литературной красивости, а к правде.

Перейти на страницу:

Похожие книги

16 эссе об истории искусства
16 эссе об истории искусства

Эта книга – введение в историческое исследование искусства. Она построена по крупным проблематизированным темам, а не по традиционным хронологическому и географическому принципам. Все темы связаны с развитием искусства на разных этапах истории человечества и на разных континентах. В книге представлены различные ракурсы, под которыми можно и нужно рассматривать, описывать и анализировать конкретные предметы искусства и культуры, показано, какие вопросы задавать, где и как искать ответы. Исследуемые темы проиллюстрированы многочисленными произведениями искусства Востока и Запада, от древности до наших дней. Это картины, гравюры, скульптуры, архитектурные сооружения знаменитых мастеров – Леонардо, Рубенса, Борромини, Ван Гога, Родена, Пикассо, Поллока, Габо. Но рассматриваются и памятники мало изученные и не знакомые широкому читателю. Все они анализируются с применением современных методов наук об искусстве и культуре.Издание адресовано исследователям всех гуманитарных специальностей и обучающимся по этим направлениям; оно будет интересно и широкому кругу читателей.В формате PDF A4 сохранён издательский макет.

Олег Сергеевич Воскобойников

Культурология
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука