Печорин и наше время

В этой трагической своей жизни Лермонтов нашел для себя задачу: понять и объяснить своим современникам их самих, ничего не скрывая и не приукрашивая. Вот почему в придисло- вии к Журналу Печорина Лермонтов так подчеркивает искрен­ность своего героя, который «беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки». «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и но полез­нее истории целого народа...» — эта, может быть, самая важная для Лермонтова мысль сказана им как будто между прочим, не в предисловии ко всему роману, а перед второй частью, в пре­дисловии к Журналу Печорина.

Эта мысль важна потому, что в ней соединились два открытия Лермонтова: человеческое и писательское. Или, выражаясь бо­лее высоким слогом,— гражданское и литературное.

О человеческом, гражданском открытии мы уже говорили: оно заключалось в том, что в эпоху, когда высочайше приказано было молчать, когда лучшие люди томились на каторге, когда новое поколение вступало в жизнь без надежд,— в эту эпоху Лермонтов нашел в себе силы, и талант, и величие духа, чтобы сказать слово о своем обреченном поколении,— и кто знает: может быть, это слово подняло молодых следующего поколения.

Но литературное открытие, литературный подвиг был не менее значительным. Русская литература — как ни странно это звучит сегодня для нас, знающих Толстого, Достоевского, Горь­кого,— русская литература еще не умела тогда заглядывать в душу человеческую. Пушкин раскрыл судьбы, характеры, по­ступки людей и через них показал своих героев. Нс^мы не ви- доди души ОнепП'^:> т:1|с глубоко и так бл'р"", уч|1дёл!г-ду- 1HV Печорина. Лермонтов написал первый вjiyacron'-jHwu^paTy- рс-Ц1_с и х о л оТиТПГС к И II Цоман — книгу, в которой главного не ход событии и взаимные отношения героев, а те внутрен­нее противоречия и процессы, которые происходят в сознании, -в-реплнп и у мх' человека. ;)тои было его главным открытием.

В предисловии к /пурналуПечорина он пишет дальше: «Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли челове­ка, ужо не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем». Это тоже очень важная мысль: когда мы боремся судить о человеке только на основании его поступков, мы часто рассматриваем эти поступки со своей точки зрения, не умея или не желая взглянуть на них с точки зрения того, кто их совершает. Не случайно Лермонтов поместил эти слова после «Бэлы» и «Максима Максимыча»,— прочитав эти повести, мы уже готовы были осудить Печорина. Л это было бы неправильно. Сначала нужно попытаться понять.

В «Бэле», впервые упомянув имя Печорина, Максим Макси­мыч сказал о нем: «Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен» (курсив мой,— Н. Д.).

Это слово имело в литературе XIX века несколько иной смысл, чем тот, который мы в него вкладываем сейчас. «Я стра­нен? А не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож? Мол- чалин, например?» — спрашивает Чацкий в «Горе от ума».

Странный Чацкий. Странный Онегин. Странные герои Лер­монтова. Ёго юношеская автобиографическая пьеса так и назы­вается: «Странный человек». Странен и юноша Мцыри, и Демон, и зрелый Арбенин. Слово это имело определенную политичес­кую окраску. Странен тот, кто не таков, как все,— и уже поэтому вызывает недоброжелательство и подозрительность «всех». Тот, у кого есть собственные мысли и чувства. Скучает? — странен. Тоскует? — странен. Не удовлетворен той жизнью, которой до­вольны остальные? — чрезвычайно странен.

Вот так и оценивали Печорина не понимавшие его современ­ники. Лермонтов в конце Предисловия к Журналу Печорина дает свою оценку героя. «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» — скажут они.— Не знаю» (курсив мой.— Н. Д.).