Педагогическая поэма. Полная версия

В колонии в это время с раннего утра до заката проходила работа, ритмически постукивая на проложенных Шере точных и гладких рельсах. Шере терпеть не мог истерики, никакой горячки, он не выносил захлопотанных физиономий, мечущихся в панике распорядителей, никаких криков и споров, призывов и укоров. Недельный план он рассчитывал буквально до секунды и выполнял его, не прибавляя ни одного слова к воскресному приказу совета командиров. Сводные отряды колонистов, то большие, то малые, то состоящие из взрослых, то нарочито пацаньи, вооруженные то сапками, то косами, то граблями, то собственными пятернями, с четкостью расписания скорого поезда проходили в поле и обратно, блестя смехом и шутками, бодростью и уверенностью в себе, до конца зная, где, что и как нужно сделать. Иногда Оля Воронова, наш помагронома, приходила с поля и между глотками воды из кружки в кабинете говорила дежурному командиру:

– Пошли помощь пятому сводному.

– А что такое?

– С вязкой отстают… жарко.

– Сколько?

– Человек пять. Девочки есть?

– Есть одна.

Оля вытирает губы рукавом и уходит куда-то. Дежурный с блокнотом в руках направляется под грушу, где с самого утра расположился штаб резервного сводного отряда. За дежурным командиром бежит смешной мелкой пробежкой дежурный сигналист. Через минуту из-под груши раздается короткое «стаккато» сбора резерва. Из-за кустов, из реки, из спален стремглав вылетают пацаны, у груши собирается кружок, и еще через минуту пятерка колонистов быстрым шагом направляется к пшеничному полю.

Мы уже приняли сорок пацанов пополнения. Целое воскресенье возились с ними колонисты, банили, одевали, разбивали по отрядам. Число отрядов мы не увеличили, а перевели наши одиннадцать в красный дом, оставив в каждом определенное число мест. Поэтому новенькие крепко увязаны старыми кадрами и с гордостью чувствуют себя горьковцами, только ходить еще не умеют, «лазят», как говорит Карабанов.

Народ пришел к нам все молодой, тринадцати-четырнадцати лет, и есть замечательно хорошие морды, особенно симпатичные после того, когда разрумянится пацан в бане, блестят на нем новые сатиновые трусики, а голова если и плохо пострижена, так Белухин успокаивает:

– Сегодня они сами стриглись, так, понимаете, не очень… Вечерком придет парикмахер, так мы оформим.

Пополнение дня два ходит по колонии с расширенными зрачками, фиксируя всякие новые впечатления. Заходит в свинарню и удивленно таращится на строгого Ступицына, который спрашивает:

– Пропуск у тебя есть?

– А зачем пропуск?

– Без пропуска нельзя, заразу занесешь.

– Заразу? А где зараза?

– А где тебя черти носили раньше, там и зараза.

Антон с пополнением принципиально не разговаривает:

– Чего это прилезли? Ваше место пока что в столовой.

– Почему в столовой?

– А что ж ты еще умеешь делать? Ты – хлебный токарь.

– Нет, я буду работать.

– Знаем, как вы работаете: за тобой двух надзирателей ставить нужно. Правда?

– А вот командир говорил: послезавтра на работу, вот посмотришь.

– Подумаешь, посмотрю, – не видел, что ли: ой, жарко, ой, воды хочется, ой, папа, ой, мама.

Пацаны смущенно улыбаются.

– Какая там мама… ничего подобного.

Но уже к вечеру первого дня у Антона появляются симпатии. Какими-то неизвестными способами он отбирает любителей лошадей. Смотришь, по дорожке на поле уже катится бочка с водой, а на бочке сидит новый горьковец Петька Задорожный и правит Коршуном, сопровождаемый напутствием из дверей конюшни:

– Не гони коня, не гони, это не пожарная бочка.

Через день новенькие участвуют в сводных отрядах, спотыкаются и кряхтят в непривычных трудовых усилиях, но ряд колонистов упорно проходит по полю картофеля, почти не ломая равнения, и новенькому кажется, что и он равняется со всеми. Только через час он замечает, что на двух новеньких дали один рядок картофеля, а у старых колонистов рядок на каждого. Обливаясь потом, он тихонько спрашивает соседа:

– А скоро кончать?

– А вот, когда кончишь, тогда и кончишь.

– А до каких пор?

– Ты спросил бы лучше: чи хорошая будет картошка? Тебе же лопать придется.

Новичок замолкает, впитывая понемножку новый непривычный и захватывающий опыт.

Сняли пшеницу и на току завозились с молотилкой. Шере, грязный и потный, как и все, проверяет шестеренки и поглядывает на стог, приготовленный к молотьбе.

– Послезавтра молотить, а завтра за конем поедем.

– Я поеду, – говорит осторожно Семен, поглядывая на Братченко.

– Поезжай, что же, – говорит Антон. – А хороший жеребец?

– Жеребец ничего себе, – отвечает Шере.

– В совхозе купили?

– В совхозе.

– А сколько?

– Триста.

– Дешево.

– Угу!