Педагогический декамерон

Так буквально с момента прихода молодого специалиста в школу начинается его путь к обозначенному выше диагнозу, по которому незнакомые, далекие от нашей профессии люди немедленно вычисляют нас даже на отдыхе, после первых десяти минут общения, сочувственно спрашивая: «Вы, наверное, учитель?» О, да, в этом на первый взгляд безобидном вопросе целый букет ощущений, вынесенный из детских лет: менторский тон, категоричность оценок, нетерпимость к чужому мнению, привычка поучать и т. д. и т. п. Болезнь подкралась незаметно, но она уже очевидна для окружающих людей, бросается им в глаза. У Н. В. Гоголя в «Мертвых душах» есть лирико-философское отступление. Если бы молодому человеку показали его портрет в старости, он в ужасе отшатнулся бы от увиденного. Он презирает и ненавидит таких людей. Между тем это он сам, в течение жизни незаметно, по черточке терявший свои самые ценные качества. Разумеется, классик ведет речь не о естественных возрастных изменениях и неизбежной потере шарма и обаяния молодости. Ответственно утверждаю, что учитель, для которого избранная профессия становится призванием, а не диагнозом, прекрасен и в семьдесят лет. Что придает ему силы, делает притягательным для воспитанников? Неожиданно точный, исчерпывающий ответ на этот коренной вопрос нашей профессии нашел в пронзительно честных дневниках протоиерея Александра Шмемана. Священник, человек высочайшей культуры и феноменальной эрудиции, так вспоминает о наставниках своей юности и о подлинных источниках их благотворного влияния: «Все те, кто повлиял на меня и кому я действительно до бесконечности благодарен, повлияли тем, что давали мне, вольно или невольно, свое, тем, что я изнутри любовался ими. И чем больше любовался, тем менее испытывал потребность в каком-то специфически «личном» общении, личном «руководстве». Та истина, то видение, тот образ доброты, что я получал от них, и были их руководством, их влиянием, помощью и т. д., и это уже было моим делом применить все это к жизни, к моим «проблемам»...» Лучше не скажешь.

Третий Раскольников

 Литература и история отечества хорошо знают двух Раскольниковых. Первый, по имени Родион, персонаж известного романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», второй – герой Гражданской войны Федор Федорович Раскольников, впоследствии бежавший от Сталина за границу и писавший оттуда дерзкие разоблачительные письма тирану. Но был и третий, не столь широко известный в культуре. Как это часто случалось с нашими соотечественниками, не совершив никакого преступления, он понес наказание, оказавшись далеко за пределами страны.

Судьба свела меня, начинающего учителя, с Феликсом Александровичем Раскольниковым не в самый радостный момент его жизни. Он, известный московский преподаватель литературы, уже успел пережить все перипетии разгона школы № 2 и два года работал на новом месте, откуда вновь надо было уходить. Летней ночью мы сидели на скамейке близ его дома на Ленинском проспекте, курили, и он с тоской рассказывал о своей очередной одиссее.

История вкратце такова. Два года назад в его классе появилась девушка – дочь прогрессивного, гонимого кинорежиссера. Его единственный фильм так и не вышел тогда на экраны. Режиссер, много наслышанный о блеске и глубине преподавания Ф. А. Раскольникова, поспешил определить к нему свою единственную дочь, собравшуюся поступать на филологический факультет МГУ, и не преминул познакомиться с известным и тоже гонимым учителем.

Возник личный доверительный контакт. Вплоть до выпускных экзаменов все шло в привычном русле обмена новостями (пугающими и не очень), обсуждения острых по тем временам публикаций и т. п. До тех пор, пока девушка не получила на экзамене по литературе надежную четверку. Для филфака, как можно догадаться, требовалась пятерка. Вот тогда-то и были отброшены все условности. Режиссер «смело» пошел к директору и заявил, что, если отметка по литературе не будет пересмотрена, он оставляет за собой право обратиться в компетентные органы по поводу сомнительной идеологической направленности преподавания Ф. А. Раскольникова. В частности, учитель обвинялся в чрезмерном увлечении М. Е. Салтыковым-Щедриным в ущерб советским авторам и т. п. Этот опальный режиссер знал толк в эзоповом языке классиков. Дальше сработала известная система выкручивания рук – от дружеского похлопывания по плечу (нашел с кем связываться, плюнь и поставь, сколько нужно, у тебя и так репутация подмочена) до недвусмысленного предложения уйти из школы. Последнее нашло большее понимание у учителя. Вот мы и оказались рядом на скамейке в ночь после выпуска (у меня в тот год не было выпускных классов).

Прошло много лет. Феликс Александрович преподает российскую словесность в одном из канадских университетов, а тот, так и оставшийся единственным, фильм опального режиссера в годы перестройки вышел на экраны и потрясал залы, ореол мученика за идею окружал автора, но мне долго не хотелось идти на этот фильм...