Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

Мы двигаемся дальше. Останавливались посмотреть на дождь. Дождя не было, и вот мы снова шагаем. И мне вдруг начинает казаться, что мы идем дольше, чем прошли на самом деле. Вот что мне кажется. Пошел бы дождь, мне, может, показалось бы что-нибудь другое. Так или иначе, одно я знаю точно: с тех пор, как я был мальчишкой, я никогда не видел, чтобы над равниной шел дождь – или то, что принято называть дождем.

Нет, равнина – это не то, что зачем-то нужно. Здесь нет ни кроликов, ни птиц. Ничего нет. Кроме пары жалких акаций и, то тут, то там, пятнышек пожухлой травы. Кроме этого, ничего нет.

И по этой земле идем мы. Вчетвером, пешком. Сначала мы ехали верхом, и у каждого за спиной было по карабину. Теперь у нас нет даже карабинов.

Я и сейчас думаю: правильно они сделали, что забрали у нас карабины. Здесь опасно ходить с оружием. Убьют без предупреждения, если вдруг увидят, что у тебя к седлу приторочена тридцатка[76]. Но лошади – совсем другое дело. Будь мы верхом, мы бы уже попробовали зеленой речной воды и теперь прохаживались бы по деревенским улицам, переваривая обед. Давно бы сделали все это, будь при нас те лошади, на которых мы ехали. Но вместе с карабинами у нас забрали и лошадей.

Я поворачиваюсь кругом и рассматриваю равнину. Столько земли – и никакого проку. Взгляду не за что зацепиться. Лишь изредка высовываются из нор ящерицы. Но только начинает припекать солнце, они убегают прочь, прячась в тени камней. А что же делать нам, когда придется здесь работать? Как защититься от солнца? Ведь это нам дали под засев эту засохшую известковую корку.

Нам сказали:

– От деревни и до сих пор – все ваше.

Мы спросили:

– Равнина?

– Да, равнина. Вся Большая Равнина.

Мы набрались духу, чтобы возразить, что мы не хотим Равнину. Мы хотим участок рядом с рекой. От реки и дальше – там, где низины, где растут деревья, называемые казуаринами, где пойма и хорошая земля. А не эту загрубелую коровью шкуру под названием Равнина.

Но нам не дали сказать того, что мы хотели. Делегат не собирался вести с нами беседы. Он сунул бумаги нам в руки и сказал:

– Только не пугайтесь, что вам одним досталось столько земли.

– Но ведь Равнина, господин делегат…

– Это тысячи и тысячи плугов[77].

– Но здесь нет воды. Ни капли.

– А как же сезон дождей? Никто ведь не говорил, что вам дадут поливную землю. С первыми дождями кукуруза примется расти, будто кто кверху потянет.

– Но, господин делегат, земля здесь бедная, иссохшая. Непохоже, что плуг вообще войдет в эту жесткую, как камень, землю. Чтобы посадить зерна, придется мотыгой проделывать ямки, и даже так вряд ли что-то взойдет. Ни кукуруза и ничто другое.

– Это обжалуете письменно. А теперь уходите. Лучше бы на латифундистов нападали, а не на правительство, которое дает вам землю.

– Подождите, господин делегат. Мы ведь не сказали ничего против Центра. Все, что мы говорим, – против Равнины. Не попрешь против того, против чего не попрешь. Вот что мы хотим сказать. Подождите, мы объясним. Послушайте, давайте вернемся к началу…

Но он не стал нас слушать.

Вот так нам и дали эту землю. И теперь они хотят, чтобы мы что-то сеяли на этой раскаленной глиняной сковороде и ждали: поднимется ли, взойдет ли. Но ничего не поднимется с этой земли, даже стервятники. Иногда видно, как они мечутся из стороны в сторону высоко вверху. Пытаются вырваться из этого раскаленного облака белой пыли, где ничто не движется, и ты не идешь, а будто пятишься назад.

Мелитон говорит:

– Вот земля, которую нам дали.

Фаустино спрашивает:

– Что?

Я ничего не говорю. Я думаю: «У Мелитона голова не в порядке. Он, должно быть, говорит это из-за жары. Зной пробился ему сквозь шляпу и напек голову. Иначе зачем он говорит то, что говорит? Какую такую землю нам дали, Мелитон? Здесь нет земли, даже самой малости. Ветру не с чем поиграть».

Мелитон снова говорит:

– На что-нибудь да сгодится. Хотя бы кобыл объезжать.

– Каких таких кобыл? – спрашивает его Эстебан.

До сих пор я не вглядывался как следует в Эстебана. Теперь он говорит, и я смотрю на него. На нем короткая накидка по пояс, а из-под накидки высовывает голову вроде как курица.

И точно, Эстебан несет под накидкой рыжую курицу. Видны ее сонные глаза и открытый клюв, она будто зевает. Я спрашиваю:

– Эй, Тебан, где ты разжился этой курицей?

– Это моя, – говорит он.

– Раньше ее у тебя не было. Где ты купил ее, а?

– Я не покупал ее, это курица с моего двора.

– Выходит, ты несешь ее в качестве провизии, так что ли?

– Нет, я несу ее, чтобы заботиться о ней. Дома у меня никого не осталось, некому дать ей поесть. По-этому я и взял ее. Всегда, когда иду далеко, беру ее с собой.

– Там, где ты ее прячешь, она у тебя задохнется. Лучше вытащи ее на воздух.

Он перекладывает курицу под мышку и обдувает горячим воздухом изо рта. Потом говорит:

– Подходим к обрыву.

Я уже не слышу, что там говорит Эстебан. Мы выстроились гуськом, чтобы спуститься вниз по склону оврага, и он идет далеко впереди. Я вижу, как он взял курицу за лапки и то и дело дергает ее, чтобы она не билась головой о камни.