Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

Теперь, на подъеме, он чувствовал, как сон возвращается. Видел, как он приближается, окружает его – словно ищет, где тело устало больше всего. И тогда набрасывается сверху, со спины, там, где висят ружья.

Пока дорога шла ровно, он шагал быстро. С началом подъема он стал отставать: голова начала тихонько покачиваться, все тише и тише по мере того, как становились короче его шаги. Остальные прошли мимо и теперь были далеко впереди, а он все так же водил взад-вперед своей сонной головой.

Он отставал все сильнее. Дорога стояла перед ним почти на уровне глаз. И тяжесть ружей. И сон, засевший там, где горбилась его спина.

Он слышал, как постепенно исчезает звук его шагов: гулкие удары каблуков, которые он впервые услышал бог знает когда, и теперь слышал бог знает которую ночь подряд: «От Магдалены туда – первая ночь, потом оттуда сюда – вторая. Эта третья. Было бы не так много, – думал он, – если бы мы по крайней мере спали днем». Но они не захотели: «Нас могут схватить спящими, – сказали они, – и это будет хуже всего».

– Хуже для кого?

Теперь сон заставлял его говорить. «Я сказал им, чтобы подождали. Давайте оставим этот день для отдыха. А завтра двинемся, как полагается: будем бодрее и сильнее на случай, если придется бежать. Может ведь и так получиться».

Он остановился с закрытыми глазами. «Это слишком, – сказал он. – Что мы выиграем оттого, что поспешим? Один день. После стольких потерянных дней оно того не стоит». Он тут же крикнул: «Где вы там?»

И почти шепотом: «Ну и идите. Идите!»

Он присел, упершись спиной в ствол дерева. Земля здесь была холодной, и пот превращался в холодную воду. Это, должно быть, и есть те горы, о которых ему говорили. Там, внизу – тепло, а здесь – этот холод, что лезет под накидку. Тебе будто задрали рубаху и щупают тело ледяными руками».

Он все глубже погружался в мох. Раскинул руки, будто хотел измерить величину ночи, и уткнулся в деревья. Вдохнул пропитанный смолой воздух. А потом улегся на ковер из опавшей хвои и провалился в сон, чувствуя, как немеет все его тело.

Его разбудил предрассветный холод. Влага росы.

Он открыл глаза. Увидел прозрачные звезды на ясном небе, поверх черных ветвей.

«Темнеет», – подумал он. И снова уснул.

Он проснулся от криков и плотного стука копыт по сухой, глинистой дороге. Желтый свет сквозил из-за горизонта.

Мимо, глядя на него, проехали погонщики. Они поздоровались с ним. «Добрый день», – сказали они. Он не ответил.

Он вспомнил, что должен сделать. Уже день. А он должен был за ночь перейти горный хребет, чтобы прошмыгнуть незамеченным мимо караульных. Этот перевал охраняется больше всего. Так ему говорили.

Он поднял связку карабинов и взвалил себе на спину. Потом сошел с дороги и двинулся прямиком в гору, туда, откуда выходило солнце. Он поднимался и спускался, шагая по каменистым холмам.

Ему казалось, он слышит, как погонщики говорят: «Мы видели его там, наверху. Он выглядит так-то и так-то, и у него много оружия».

Он бросил ружья. Потом избавился от патронной ленты. Тогда он почувствовал себя легко и пустился бежать, как если бы хотел опередить погонщиков на спуске.

Нужно было «подняться, обойти плато и потом спуститься». Это он и делал. Господи, помоги. Он делал то, что ему говорили, – но не в то время.

Он подошел к краю оврага. Посмотрел вдаль и увидел большую серую равнину.

«Они должны быть там. Отдыхают себе на солнышке, уже безо всяких забот», – подумал он.

И кубарем полетел вниз по оврагу. Бегом, потом опять кубарем.

«Господи, помоги». И побежал дальше.

Ему казалось, он все еще слышит, как погонщики говорят: «Добрый день!» Он знал, как лживы их глаза. Они дойдут до первого караульного и скажут: «Мы видели его там-то и там-то. Скоро он будет здесь».

Вдруг он остановился.

«Христос!» – сказал он. Он чуть было не закричал «Да здравствует Христос-царь!»[93], но сдержался. Достал револьвер из кобуры и сунул под рубашку, чтобы чувствовать его рядом с телом. Это придало ему храбрости. Он медленно приближался к ранчо Агуа-Сарка, следя за тем, как суетятся, греясь у больших костров, солдаты.

Он подошел к ограде скотного двора. Теперь он мог лучше видеть их, узнавал их лица: это были они, дядя Танис и дядя Либрадо. Солдаты бродили вокруг огня, а они, подвешенные на акации посреди скотного двора, мерно покачивались из стороны в сторону. Они, кажется, уже не замечали дыма, который поднимался от костров, туманил их остекленелый взгляд, черным пеплом покрывал им лица.

Он больше не хотел смотреть на них. Он прополз вдоль ограды и съежился на углу. Отдыхая телом, он чувствовал, как внутри, где-то глубоко в желудке копошится червь.

Он услышал, как над головой кто-то сказал:

– Этих уже пора снимать, чего вы ждете?