Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

– И хорош же ты, Мелитон, когда надо что-нибудь вспомнить, это точно. Да, именно так. А губернатор только и делал, что смеялся. Спросил, где у нас уборная. Потом снова сел на место, понюхал гвоздики, которые стояли на столе. Он смотрел на поющих и, улыбаясь, качал головой в такт. Он, несомненно, был счастлив, потому что счастлив был его народ – угадать его мысли не стоило труда. Когда дело дошло до тостов, встал один из его сопровождающих – с надменным лицом, слегка развернутым влево. Он заговорил, и мы сразу поняли, что речь будет непростой. Он говорил о Хуаресе, памятник которому стоит у нас на площади. Тогда-то мы и узнали, что это Хуарес. Потому что прежде никто не знал, что это за человек стоит на постаменте. Мы всегда думали, что это может быть Идальго, или Морелос, или Венустиано Карранса, потому что именно там, в дни рождения обоих, мы каждый год отдавали им почести. Пока этот щеголь не объяснил нам, что на самом деле это дон Бенито Хуарес. А что за вещи он говорил! Правда же, Мелитон? Ты, раз у тебя такая добрая память, должен хорошо помнить, что рассказывал этот малый!

– Я помню очень хорошо. Но я рассказывал это столько раз, что уже надоело.

– Ну, оно и необязательно. Разве что эти господа не услышат хорошей истории. Но лучше расскажи им, что сказал сам губернатор.

Дело в том, что из посещения тех, кто потерял дома или близких, все это превратилось в самую настоящую пьянку. Нечего и говорить о том, что случилось, когда прибыли музыканты из Тепека. Они явились с опозданием, потому что все машины отдали под перевозку людей губернатора, и музыкантам пришлось добираться пешком. Но они все-таки явились. Вдруг нарисовались среди нас, наяривая что есть мочи и с большим удовольствием «Сопилоте Мохадо»[97] на арфе и на барабане, да еще и с тарелками: татачум-чум-чум, татачум-чум-чум. Это нужно было видеть: даже губернатор снял пиджак, распустил галстук, и пошло-поехало. Принесли еще бутылей пунша, второпях стали жарить новые порции оленины. Потому что вам, наверное, будет трудно в это поверить, а они об этом и вовсе не догадывались, но ели они мясо оленей, которых здесь пруд пруди. Мы смеялись, когда кто-то говорил, как хорошо получилось барбекю, правда, Мелитон? Потому что мы здесь и слова такого не знаем – барбекю. Верно вот что: стоило нам вынести одно блюдо, как они тут же просили другое – а мы и рады были услужить. Потому что, как сказал Либорио, управляющий в «Звонке», который, между прочим, всегда славился своей скупостью: «Неважно, сколько нам будет стоить этот прием: деньги, в конце концов, нужны для того, чтобы их тратить». А потом и ты высказался, Мелитон: ведь ты в то время был главой городского собрания. И я сперва даже не узнал тебя, когда ты сказал: «Пусть пунш льется рекой! Какие гости – таков и прием!» И да, пунш лился рекой, это чистая правда. Даже скатерти все были красные. Но желудки у этих людей, кажется, были без дна. Я заметил, что губернатор за все время ни разу не сдвинулся с места, даже руки не протянул – только и делал, что пил и ел то, что ему подносили. А уж это сборище лизоблюдов из кожи вон лезло, лишь бы стол перед ним ломился так, чтобы некуда было поставить даже солонку. Так что губернатору пришлось держать ее в руке, а когда он не пользовался ей, то так и норовил упрятать ее в карман рубашки. Я даже спросил у него: «Хватает ли соли, генерал?» – и он указал мне, смеясь, на солонку, торчавшую из кармана рубашки, – только тогда я ее и увидел.

Но что началось, когда он приготовился говорить! У нас мурашки поползли по коже от волнения. Он медленно, очень медленно встал, и мы видели, как он ногой отпихнул назад стул. Потом оперся руками на стол. Наклонил голову, словно вот-вот собирался взлететь, затем откашлялся, да так, что мы все тут же замолчали. И что он тогда сказал, Мелитон?

«Сограждане! – сказал он. – Воссоздавая в памяти путь моей политической карьеры, оживляя в уме единственный источник моих обещаний. В этих местах, которые я впервые посетил безвестным сопровождающим кандидата в президенты, будучи всесторонним сподвижником высокопоставленного лица, честность которого никогда не расходилась с его политическими обещаниями, и, наоборот, была и остается надежным подтверждением демократических принципов в высшем единении с народом, так что присущие ему проявления скромности в личной жизни оказались неразрывно связаны с революционными идеалами, до его появления во власти так и не реализованными в полной, совершенной мере».

– Тут уже последовали аплодисменты, не правда ли, Мелитон?

– Да, бурные аплодисменты. Потом он продолжил:

«Таков и я, сограждане. В бытность кандидатом я был сдержан в речах, предпочитая обещать только то, что мог выполнить. И то, что, будучи исполненным в конкретном воплощении, принесет общую, а не частную пользу – и не в сослагательном, а в изъявительном наклонении. Сегодня мы собрались здесь, перед лицом этого необъяснимого природного катаклизма, не предвиденного моей программой…»