Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

Теперь я вспоминаю, что заварушка точно была двадцать первого сентября. Потому что жена в тот день родила мне сына Меренсио, и я пришел домой уже совсем ночью, скорее пьяный, чем трезвый. И она не разговаривала со мной несколько недель по причине того, что я, мол, оставил ее одну в этом положении. Успокоившись наконец, она сказала, что меня не хватило даже на то, чтобы вызвать повивальную бабку, и что в конце концов ей пришлось разбираться со всем самой, как Бог на душу положит.

Наследство Матильды Архангел

В Корасон-де-Мария жили не так давно отец и сын, известные (может быть, просто потому что обоих звали именем Эуремио) как Еремиты. Один – Эуремио Седильо, другой – тоже Эуремио Седильо. Впрочем, отличить одного от другого не стоило большого труда, потому что один был на двадцать пять с гаком лет старше другого.

Чтобы понять, что такое эти «с гаком», достаточно было увидеть, каким высоким ростом и крепким телосложением наделила милость Господня Эуремио-старшего. Мальчик же вырос слабеньким – как говорят, даже умом. И мало того что он родился заморышем, Эуремио-младший жил – а может, живет и до сих пор – под громадной глыбой ненависти. Скажем прямо: главное его несчастье состояло в том, что он вообще родился на этот свет.

Больше всего его ненавидел собственный отец, то есть мой кум – ведь это я крестил мальчика. И похоже, что измываться над сыном так, как это делал он, отцу позволяла его стать: он был таким здоровым, что страшно было даже просто стоять рядом и чувствовать, как тебя подавляет его силища. От одного взгляда на него создавалось ощущение, что тебя самого слепили кое-как, из того, что первым попалось под руку. Во всем селении, включая окрестности, он был единственным человеком, который рос ввысь, да еще так сильно: ведь люди в тех краях чаще растут вширь, а ростом невелики. Так что говорят даже, что это оттуда ведут свой род все коротышки на свете. Такой уж там народец, да и жизнь у людей соответствующая. Если вдруг кто из вас оттуда родом, то пускай не обижается, а я останусь при своем.

Так вот, вернемся к нашему разговору. Я стал рассказывать вам о тех двух, что жили раньше в Корасон-де-Мария.

Эуремио-старший владел ранчо под названием Лас-Анимас, которое со временем пришло в упадок из-за череды неурядиц, главной из которых была, по правде говоря, хозяйская небрежность.

Дело в том, что он ни за что не хотел оставлять ранчо в наследство сыну – моему, как я сказал, крестнику. Он пропил хозяйство целиком, стакан за стаканом водки бингарроте[98], которую доставал на деньги, вырученные с продажи очередного участка, – и с той единственной целью, чтобы у мальчика, когда он повзрослеет, не осталось опоры, чтобы выжить. И он почти добился своего. Мальчишка совсем не рос, жалко было смотреть. И если в конце концов он и окреп кое-как, то лишь благодаря сердобольным соседям, которые помогли ему встать на ноги. Отец же не занимался им вовсе: казалось, даже наоборот, у него кровь кисла от одного взгляда на сына.

Но чтобы понять все это, нужно знать, что произошло раньше. Намного раньше. Задолго до того, как родился мальчик. Возможно, даже задолго до того, как Эуремио познакомился с той, которой суждено было стать матерью ребенка.

Мать ребенка звали Матильда Архангел. Заметим в скобках, что сама она была не из Корасон-де-Мария, а из местечка повыше, под названием Чупадерос, куда наш Седильо никогда не добирался, а если и знал о нем, то только по рассказам. В то время она была помолвлена со мной. Но никогда нельзя знать, что у кого на уме. Так что, когда я решил представить его своей будущей невесте – во-первых, чтобы выглядеть поубедительнее в ее глазах, и, во-вторых, чтобы он согласился стать посаженым отцом на свадьбе, – я и подумать не мог, что чувства, которые она, по ее собственным словам, ко мне испытывала, вскоре развеются, жар вздохов остынет, а ее сердцем завладеет другой.

Обо всем этом я узнал позднее.

Однако для начала я должен рассказать вам, кто и что такое была эта Матильда Архангел. К этому я и веду. Я буду рассказывать не спеша. Потихоньку. В конце концов, у нас вся жизнь впереди.

Она была дочерью некоей доньи Синесии, хозяйки постоялого двора в Чупадерос – местечке, как говорят некоторые, навеки погруженном во тьму. Там заканчивался наш маршрут, поэтому кто бы из погонщиков ни работал на тех дорогах, он в конечном итоге узнавал про Матильду. И после этого уже не мог оторвать от нее глаз. Ведь в ту пору, прежде чем исчезнуть, Матильда была простой девочкой и вилась среди нас, как вода струится сквозь пальцы.

Но однажды – и мы сами толком не поняли, как это случилось – она превратилась в женщину. Из ее глаз теперь смотрел томный взгляд, которым она, как гвоздем, впивалась тебе внутрь, а извлечь его наружу было очень непросто. Невинные прежде губы набухли, словно от поцелуев. Девочка стала красавицей, чего уж тут говорить.