Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)

С тех пор прошло много лет. Эуремио-младший вырос, несмотря ни на что, благодаря поддержке нашедшихся среди нас сердобольных душ. Вырос, можно сказать, на том едином дыхании, что теплилось в нем с рождения. Каждый день его проходил под гнетом отца, который считал сына трусом и душегубом, и если и не был готов убить его, то, во всяком случае, дабы забыть о его существовании, делал все для того, чтобы тот помер от голода. Но мальчик выжил. Отец же со временем, что называется, стал расти вниз – а вы, и я, да и все мы знаем, что время есть самая тяжелая ноша, которая только может выпасть на долю человеку. Так или иначе, несмотря на то, что добрых чувств к сыну у него так и не возникло, гнев его постепенно пошел на убыль, так что в конце концов две их жизни превратились в одно живое одиночество.

Я навещал их редко. Из того, что мне рассказывали, я узнал, что мой крестник играл на флейте, пока отец отсыпался после пьянки. Они не разговаривали и не смотрели друг на друга. Но даже глубоким вечером на все селение раздавались звуки флейты. Иногда их можно было услышать далеко за полночь.

Ладно, чего тянуть. В один тихий денек, коих в этих местечках предостаточно, в Корасон-де-Мария явились мятежники. Они ехали почти беззвучно, потому что улицы сплошь поросли травой. Так что двигались они в тишине, несмотря на то, что ехали верхом. Говорят, что они умудрились пройти так тихо, так бесшумно, что можно было слышать крики чомги и пение сверчков. Но еще отчетливей слышался голос флейты, который, когда они проходили мимо дома Еремитов, присоединился к ним, а потом стал удаляться – все дальше и дальше, пока не исчез вовсе.

Кто знает, что это были за мятежники и чего они искали в наших краях. Верно то – и это мне тоже рассказывали – что через несколько дней, все так же без остановки, через селение прошли правительственные войска. И тогда старый Эуремио, который к тому времени был уже довольно слаб, попросил взять его с собой. Кажется, он сказал, что ему надо свести счеты с одним из тех бандитов, которых они преследовали. И ему разрешили. Он выехал из дома верхом, с карабином в руках, и пустился галопом, чтобы нагнать отряд. Как я говорил вам раньше, человек он был высокий, так что из-за развевавшейся на ветру копны волос (он не обеспокоился тем, чтобы отыскать себе шляпу) издалека походил на шест с натянутым на него вымпелом.

Несколько дней ничего не было слышно. Стояла тишина. Так получилось, что в ту пору и мне выдалось оказаться в тех местах. Я пришел снизу, где тоже не происходило ничего особенного. Как вдруг стали приходить люди. Так называемые коамилерос – вы, вероятно, слышали о них. Ребята, которые большую часть жизни работают батраками на склонах холмов, и если спустятся в город, то уж будь уверен: либо им что-то нужно, либо что-то потревожило. На этот раз их заставил спуститься страх. Они рассказывали, что там, наверху, уже несколько дней идет бой. И что пришли они сюда чуть ли не в поисках убежища.

День прошел, но никто не появлялся. Наступил вечер. Некоторые из нас подумали, что они, наверное, пошли другой дорогой. Мы ждали за закрытыми дверями. Часы на церкви пробили девять, потом десять. И едва ли не с последним ударом колокола послышался звук рожка. Потом – стук лошадиных копыт. Тогда я высунулся, чтобы посмотреть, кто идет. И увидел горстку оборванцев на тощих лошадях. Одни истекали кровью, другие клевали носом и, должно быть, спали. Отряд проехал мимо, не останавливаясь.

Когда уже казалось, что едва различимая в ночи вереница темных фигур подходит к концу, стали слышны, сперва тихонько, потом – все отчетливее, звуки флейты. А вскоре я увидел своего крестника Эуремио верхом на лошади моего кума Эуремио Седильо. Он сидел на крупе, левой рукой наяривал на флейте, а правой придерживал уложенное поперек седла тело мертвого отца.

Анаклето Моронес

Старухи, чертово отродье! Я видел, как они шли друг за другом, будто на шествии. Все в черном, взмыленные, как стадо ослов на солнцепеке. Я заметил их издалека: за ними, будто за караваном вьючных животных, поднималось облако пыли. Лица – все в пыли, будто в пепле. Черные фигуры. Они шли по дороге из Амулы и все время, среди жары и молитв, тянули свои песнопения. На груди у них висели огромные, черные, как уголь, ладанки, на которые ручьями лился пот с лиц.

Я увидел их и спрятался. Я знал, чем они занимаются и кого ищут. Так что я побежал прятаться вглубь скотного двора – едва штаны успел прихватить.

Но они вошли и сразу заметили меня. И сказали: «Славься, Пресвятая Дева!»

Я присел на камень и так и сидел себе со спущенными штанами, чтобы они увидели это и не стали приставать. Но они только сказали: «Славься, Пресвятая Дева!» И стали подходить ближе.

Поганые старухи! Могли бы и постыдиться! Но они только перекрестились и продолжали наступать, пока не очутились прямо передо мной, все вместе, будто сжавшись в кучку. Они истекали потом, волосы прилипли к лицам, будто в пути они попали под дождь.