Пейтон-Плейс

Достопочтенный Энтони Элдридж, упрямо отказывающийся поселиться на Каштановой улице, хотя он был судьей и мог себе это позволить, поддержал Питера Дрейка. Суд не интересовало, что думает Эллисон, его интересовало только то, что она видела. Сет посмотрел на жюри, чтобы узнать, какой вред нанес вопрос Чарли, — жюри состояло из сторонников Лесли Харрингтона. В Пейтон-Плейс невозможно было найти двенадцать человек, которые бы не работали на фабрике и не брали бы кредит в городском банке, где Лесли был председателем правления, а Лесли действовал быстро. Он уволил Джона Элсворса, отца Кэти, неожиданно нашел покупателя на дом, который арендовала семья Элсворсов. Не удивительно, что работники с фабрики были на стороне Лесли, подумал Сет, глядя на Эллисон, занявшую место свидетеля.

Слушание продолжалось три дня, единственный человек, который поддержал Эллисон Маккензи, — Майкл Росси. Он показал, что, когда он подошел к механику и попросил его отключить механизмы, работающие в «доме смеха», тот сказал, что не знает, как это сделать. Показания Льюиса Уэллеса, по мнению Пейтон-Плейс, не шли в счет, потому что все в городе знали, что он и Кэти «ходят вместе» и он, естественно, будет ее поддерживать, тем более, если речь идет о тридцати тысячах долларов.

Тридцать тысяч долларов! Пейтон-Плейс не уставал произносить эти слова.

— Тридцать тысяч! Ты только подумай!

— Представляешь, подать на Харрингтона на тридцать тысяч долларов!

— И что этот Элсворс о себе думает? Откуда он взялся? Это он за этим стоит. Девочка никогда бы этого не сделала, если бы отец не подтолкнул ее!

— Тридцать тысяч одним куском, да за такие деньги я бы две руки отдал!

После трех дней слушания жюри совещалось, судя по часам Сета, ровно сорок две минуты. Они оштрафовали Харрингтона на две с половиной тысячи долларов; слышали, как он говорил, что такая цифра его устроит. Кэти Элсворс, которая не присутствовала на суде, восприняла эту новость спокойнее всех. У нее теперь нет правой руки, говорила она, и тут ничего не поделаешь. Ни тридцать тысяч, ни две с половиной не повлияют на то, что теперь она должна учиться обходиться одной левой рукой.

В тот вечер, когда мужчины Каштановой улицы без Лесли Харрингтона собрались у Сета для игры в покер, Чарльз Пертридж был полон оправданий.

— Господи, — говорил он. — Я знаю, что так не должно быть. Но что я мог сделать? Я адвокат Лесли. Он платит мне по договору, заключенному на год, в котором говорится, что я согласен защищать его и делать со своей стороны все возможное. Тридцать тысяч — большая сумма. Я должен был сделать то, что сделал.

— Только не говори, что этот сукин сын не мог себе позволить заплатить эту сумму, — сказал Декстер Хамфри, президент банка.

— Лесли всегда был скрягой, — сказал Джаред Кларк. — Не думаю, что он хоть раз в жизни купил что-нибудь, не поторговавшись перед этим.

— А вообще, — сказал д-р Свейн, — я не надеялся, что девочка выживет.

— В один прекрасный день этот подонок получит свое, — сказал Сет. — В пиках. Он расплатится за все и никогда этого не забудет. Я только надеюсь, что окажусь рядом и увижу это.

«Все мы, каждый из нас ненавидит Лесли Харрингтона, потому что ни у кого из нас не хватило смелости встать и сказать ему и всем остальным, что мы обо всем этом думаем», — размышлял пьяный Сет, сидя у себя дома, осенью 1943 года. Он поднял пустой бокал и, собрав остаток сил, швырнул его в стену. Бокал даже не разбился, он покатился по ковру в сторону стенного шкафа.

— Мои друзья, — сказал вслух Сет — Мои добрые, благородные друзья. Пошли они все!

— Что ты говоришь, Сет? — спросил Свейн, входя в комнату, а за ним и все игроки, закончившие игру в покер.

— Кроме тебя, Мэт, — бормотал Сет. — Пошли они все, кроме тебя, Мэт, — сказал он и заснул в кресле с открытым ртом.

ГЛАВА IV

В этот год снег выпал рано. К середине ноября поля стали белыми, и, еще не успела закончиться первая неделя декабря, вдоль улиц Пейтон-Плейс выросли сугробы снега, убранного с дорог и тротуаров, чтобы не мешать машинам и пешеходам.