Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

— Да, я работаю по-разному, — ответил художник. — Чаще всего я делаю этюды на натуре, а картину пишу в мастерской. Иногда эта мастерская расположена за сотни километров от места, изображенного на картине. Так обстоит дело вон с тем видом моря близ Антиба — я писал его здесь. И вон ту Монте-Розу ^[10]— тоже. Но иногда картина полностью рождается в моем воображении. Я мечтаю о ней — и пишу свою мечту. Мои лучшие картины написаны именно так. Ведь мечты — вы не замечали этого? — всегда лучше, прекраснее действительности. Например, вы мечтаете о встрече с любимым человеком, воображаете обстоятельства этой встречи, слова, которые вы скажете друг другу... И эта мечта так прекрасна, так совершенна! Потом вы действительно встречаетесь со своим любимым. Нет, ничего страшного не происходит, все вроде бы хорошо — но все равно мешают какие-то мелочи, он говорит не совсем то, чего вы ждали, вы сами скованны, сухи... Нет, мечта была лучше! И в вашем воспоминании об этой встрече остается именно она, а не убогая действительность. Тот, кто живет только реальностью, — несчастный человек. Вот почему я доверяю своему воображению, своим снам и пишу свои лучшие картины, доверяясь мечте.

— А эта картина, — робко спросила Женевьева, — та, над которой вы сейчас работаете, — она тоже родилась в мечте?

— О да! — воскликнул художник. — Вы угадали. Эта буря давно меня преследует, мне страстно хочется ее написать.

— То есть вы полагаете, что здесь, в Виньи, разразится ураган? — предположила Женевьева.

— Нет, — покачал головой Вернон. Он встал и подошел к мольберту, на котором стояла картина. — Буря случится не в небе — в душе. Точнее, в душах нескольких людей. Неужели вы не чувствуете? Наш замок переполнен любовью, но любовью неразделенной, не нашедшей воплощения. Любящие стремятся к друг другу, но не могут найти, не знают, как.

— Не знают, как объясниться в любви? — переспросила девушка. Она забыла про свой кофе и тоже подошла к картине.

— Нет, — вновь покачал головой художник. — Они еще даже не знают, что любят, и тем более не знают, кого. Но они любят, я это чувствую.

— Но большинство людей ищет любви, ждет ее, тут нет ничего особенного, — продолжала недоумевать Женевьева.

— Речь не об обычном ожидании любви, — почти рассердился на ее непонятливость Вернон. — Любовь уже родилась, она растет, как растет бамбук, сдвигающий бетонные плиты, и как растет буря над океаном. И скоро эта буря разразится, помяните мое слово. Нас ждут драмы, возможно, даже трагедии. Но в результате влюбленные найдут друг друга.

— А кто они, эти влюбленные? — спросила Женевьева извиняющимся тоном — ей было стыдно за свое непонимание. — У них нет лиц...

— Да, — согласился Вернон и наклонился к полотну, словно стараясь разглядеть лица двух людей. — Я не знаю, кто они. И не совсем понимаю, о чем у них разговор. Это страстное признание? Или радостное объяснение своих чувств? Это меня мучает, не дает работать. Ведь я не могу просто вписать лица в уже готовый пейзаж — сам пейзаж зависит от того, кто будет в нем находиться. Но скоро я узнаю. Вот увидите — все случится довольно скоро. И тогда я допишу свою картину. Впрочем, и сейчас тут есть что делать — например, вот эти каштаны сбоку — они останутся такими. Да, пожалуй, мне пора приниматься за работу, перерыв немного затянулся.

Женевьева горячо поблагодарила художника и получила приглашение приходить в любое время — он всегда готов с ней поговорить.

Уже уходя, Женевьева вспомнила, что очень хотела задать один вопрос. Она преодолела робость и уже с порога спросила:

— Скажете, а та женщина на портрете... Вон там, напротив — кто она? Портрет такой странный...

Видимо, художник еще не окончательно ушел в свою работу, потому что услышал вопрос, и он даже не вызвал у него раздражения.

— О, это действительно странный портрет, — согласился он. — Вы чуткий зритель, раз выделили его из всех. Собственно, это портрет не одного, а сразу двоих людей.

— Двоих? — удивилась Женевьева. — Как же это?

— Одна — наша современница, очень милая дама. Ее зовут Камилла, она недавно вышла замуж за одного американца и носит фамилию Хаген. Она родственница графа и иногда бывает у него в гостях.

— А вторая? Кто такая вторая?

— А другая — Мария-Луиза д’Аргонь, баронесса де Шателлэ. Она жила в шестнадцатом веке и была гугеноткой. Она любила трагической любовью врага своей семьи и погибла, став жертвой этой любви.

— Но как это может быть? Тут какая-то тайна!

— Да, тут кроется тайна, — согласился художник. — Как-нибудь я вам ее обязательно расскажу.

Глава четвертая