Пейзаж с падением Икара

– Гликберг ведь гениальный менеджер – он заказал статью о твоем творчестве в газете «Вестник». Ты теперь звезда. Еще и богатенький.

– Вот так новость, – пробормотал я.

Катя кивнула на картину.

– Одну только твою «Овцу» продали, по-моему, за двадцать девять тысяч.

– Чего?!

– Евро, естественно.

– Да нет, я имею в виду: как это «продали»? Кому?

– Роману Чернышевскому. Он известный коллекционер.

В голове у меня зазвенело – словно треснувший колокол.

– Постой-ка, – хрипло сказал я, – но я не давал согласия на продажу!

– Что значит: «не давал»? – Катя развела руками. – Мы поднимали этот вопрос у Гликберга дома, помнишь? Он еще спросил у тебя, как ты относишься к предложению Чернышевского, но ты как-то глупо пошутил про Гоголя, потом потребовал пальто, сказал, что тебе «все равно» – и был таков. Мы решили, что это ты от радости так странно себя ведешь.

– Стоп-стоп! Причем здесь радость? Я ведь не это имел в виду. Я думал, что вы обсуждаете писателя Николая Чернышевского! – в висках продолжал гудеть колокол. – Так-так. Слушай, этого нельзя допустить. Я не хочу продавать картину. Это ошибка. Нужно поговорить с Никанором Ильичом.

Оглядевшись, я заметил Гликберга (облаченного в пыльный помятый пиджак – снова сказалось отсутствие Стивенса) возле стола с закусками. Когда я подошел и сообщил о своем решении, он покачал головой:

– Вы хотите вернуть картину, да? Эх… Андрей Андреич, я же просил вас не пить слишком много: алкоголь притупляет логику.

– Я трезв. И дело не в логике, а в принципе. Я ужасно извиняюсь, произошла ошибка. Я отдал «Овцу» на выставку, просто чтобы показать людям, но я не хотел ее продавать. Возникла неувязка. Надеюсь, это можно как-то уладить.

Он прищурился.

– Вы точно не пили?

– Точно.

– Значит, вы просто переволновались, запаниковали – но это нормально. Прошу вас, успокойтесь. Наслаждайтесь вечером – помните, что все эти люди собрались здесь ради вас.

– Да, но картина. Я готов продать любую другую, но не эту.

Он нахмурился, кадык его мерзко дернулся вверх-вниз.

– Ну что вы, как ребенок, ей-богу? Заладили про свою овцу. Поймите, вы выставляете и себя и меня в дурном свете. Что я, по-вашему, должен сказать покупателю? Чернышевский – самый богатый и щедрый мой клиент. Представьте, как отмена заказа отразится на моей репутации!

– Но…

– Никаких «но»… репутация, молодой человек, – это единственная важная вещь в мире. Подумайте об этом. А теперь прошу прощения – дела, дела, дела. – Он по-дружески хлопнул меня по плечу и снова присоединился к кучке иностранцев возле стола с закусками.

– Ну? Что он сказал? – спросила Катя.

– Послал к черту.

– И что ты будешь делать?

– Хм… – я огляделся. – Он, похоже, считает себя здесь главным.

– Он и есть главный.

– Это мы еще посмотрим. «Овца» ведь моя, так? Какое право он имеет так со мной разговаривать? Я – автор, и я могу распоряжаться своей картиной, как хочу. А я хочу ее забрать. И заберу.

– Не говори глупостей. Как это «заберу»?

– А что? Семь минут назад ты требовала, чтобы я совершил кражу. Боевое крещение и все такое, помнишь? – я подмигнул ей.

Она нервно засмеялась.

– Что-то мне не нравится ход твоих мыслей.

– Как говорил один мой друг: искусство не должно нравиться, оно должно расширять восприятие.

– Гойя тебе не друг. И никто не позволит тебе унести отсюда картину.

– Для справки: мой любимый фильм «Старики-разбойники», – сказал я, театрально потирая ладони. – Так что – отвлеки зевак, а я сделаю свое черно-белое дело.

Она вздохнула и серьезно посмотрела на меня.

– Перестань придуриваться. Кража дорогой картины – это не шутка. Это статья. Тебя посадят.

– Не посадят, я все продумал. Просто отвлеки зевак. Попробуй произнести тост…

– Нет.

– Почему «нет»?

– Потому что я взрослый человек. И ты – тоже. Хоть и ведешь себя как ребенок. Зачем тебе эта картина? Что, на ней клет свином... тьфу!.. то есть свет клином сошелся?

– Представь себе, сошелся – и свет, и клет. Это дело принципа. Я не собирался ее продавать. Когда-то я дал слово, что не избавлюсь от этой картины. Сюда она попала из-за моей оплошности, из-за того, что я не к месту ляпнул, что мне все равно. А мне не все равно, понимаешь!?

Она закрыла глаза, потерла виски пальцами, потом снова посмотрела на меня.

– А знаешь, а мне все равно. Правда. Делай, что хочешь. Зачем я вообще тебя отговариваю? Это будет даже забавно – смотреть, как тебя избивают охранники.

Она подошла к столу с закусками и постучала вилкой по бокалу.

– Прошу внимания! У меня тост!

Как ни странно, отвлекающий маневр удался – все повернулись к ней, и я оказался вне зоны видимости. Моя Кармен всегда отлично умела притягивать взгляды.

– Дамы и господа! Я рада, что мне выпала честь…

Пока она пускала пыль (или все-таки песок?) в глаза зевакам, я подошел к стене, снял картину и с напускным спокойствием понес ее сквозь галерею. Никто, казалось, не обратил на это внимания, только Катя испуганно посмотрела мне вслед (она до последнего не верила, что я решусь) и произнесла: