Пейзаж с парусом

Да, точно, он тогда только что перешел в редакцию, только еще включался в ритм новой, торопливой жизни, такой непохожей на размеренную тишину заводского КБ. Софья Петровна откровенно не одобряла его шага — в зрелых годах менять профессию ей казалось чуть ли не самоубийством, и Юлия знала это, сама-то она, прослышав о решении Травникова, сказала иначе: «Молодец». И тогда, в тот день, стоя среди пышных валов стружек, бросила вслед уходившей к огороду Софье Петровне: «Семейные отношения, мамочка, причастны к общественно-трудовой деятельности лишь в том случае, если носят отрицательный характер. Так повсеместно считается».

Юлия своей ученой фразой явно дразнила мать, как перед тем дразнила Травникова, но Софья Петровна сделала вид, что не поняла шутки, ей, видно, было важнее сейчас покрепче задеть зятя: «Ты, Юлия, свою философию оставь при себе. Пока у Жени именно работа носит отрицательный характер по отношению к семье». И пошла по тропке мимо тощих, недавно посаженных яблонь.

Софья Петровна до самой смерти сохранила недоверие к журналистским способностям Травникова, хотя он и быстро продвинулся, через три года уже заведовал отделом. Но дальше речь шла о таланте, а тогда она имела в виду житейское: сумеет ли ее зять прокормить Асю и малолетку Олю, даже не прокормить — это Софья Петровна могла взять и на себя, — а вот сможет ли он солидно выглядеть мужем и отцом, и опять же не в собственных глазах и не в ее, Софьи Петровны; тут, если бы требовалось, она и его и себя в два счета уговорила, а в глазах других; недаром всякий раз, когда Травников вспоминал тещу, из всех ее непререкаемо произнесенных фраз чаще других всплывало: «Ведите себя прилично». К какому идеалу вело это «прилично», она никогда не говорила, но принцип был, несомненно, освящен каким-то тщательно выверенным и обдуманным, известным только ей идеалом.

Вот и у Аси уже появился идеал, думал Травников, видя, как в немом для него рассказе сжимаются и разжимаются губы жены; вернее, идеальчик, потому что до матери ей еще далеко, но идеальчик есть — чтобы не замутнился родник устоявшейся их жизни, где любой день мог быть исчислен на месяц и даже на год вперед. И, не зная, что делать с явившимся ему открытием, Травников укорил вместе с женой себя: другие бы радовались перемене, а у нас — мировой вопрос.

— Человек выкопает себе берложку и сидит, — сказал он, уже лежа в постели, гася свет. — Сидит, а удача ждет его в другом месте. Ждет-пождет, да и перестанет. И не удача, может, а целое счастье.

Ася закинула его руку себе под голову, прижалась к груди.

— Дурашка… ну что ты со мною цапаешься? Разве я не желаю тебе удачи? Ты только подумай хорошенько, что с нею станешь делать, если найдешь. Ведь не мальчик уже… Я беспокоюсь, а ты… Вот дурашка!

Утром, садясь в машину, Травников решил, что по Асиному совету или по своему разумению с главным редактором надо действительно переговорить поскорее и быть готовым если не на отказ, вернее, на уговоры остаться, то на вполне резонный вопрос, кого он, Травников, рекомендует на свое место заведующего отделом науки — место, быть может, не исключительное, не в первых рядах редакционного начальства, но трудно с ходу заполнимое, ибо качества, которыми должен был обладать кандидат, — в этом Травников без всякого кокетства был абсолютно уверен — далеко выходили за рамки и без того довольно редких, шутливо кем-то сформулированных: молодой, длинноногий и политически грамотный; кандидату надо быть сведущим и в технике и в астрономии, сельском хозяйстве, медицине, строительстве и еще бог знает в чем, поскольку на долю отдела науки приходилось все, что отказывались признать своей тематикой другие отделы, — признать не как объект действий людей, фон, что ли, разного рода статей и заметок, а как их предмет, существо, где следовало отличать зенит от надира и домну от мартена. А всему этому вместе не учили ни в одном вузе, работники отделов науки таинственно, как шампиньоны в подземелье, вырастали в недрах редакций, переходили из одной в другую, исчезали с горизонта и снова появлялись и как нужные знания и умение умещались в нем самом, Травников и сам толком не понимал. Никто из его подчиненных на выдвижение не подходил, из других отделов на должность тоже вроде не зарились, и главный редактор вполне мог все поломать с переходом, отложить до лучшего времени, когда объявится надежный преемник Травникову.