Пейзаж с парусом

В Ленинграде он сразу же побежал к Леньке Солощанскому — рассказать про Павшино и чтобы вместе поискать осводовскую станцию на Неве или Малой Невке, тоже попроситься туда в помощники, но Ленька, оказывается, сломал руку, она висела у него на перевязи, белая и твердая, и он мог составить компанию только в шахматы. Мальчик один обегал ближние набережные, там, как всегда, стояли баржи с дровами, землечерпалки, катера, на них текла своя, особая жизнь, и как к ней подступиться, мальчик не знал. Но он помнил, что где-то был ОСВОД, помнил, как в школу приходил человек в бушлате, рассказывал, как делать искусственное дыхание и подбираться к провалившемуся под лед. В классе после этого даже образовался морской кружок — на стенах развесили плакаты, оставались после уроков и махали флажками, но через два или три занятия все распалось.

Однажды мальчик добрел на Крестовском острове до каких-то заборов, каких-то плоских крыш под старыми осокорями и дальше, за ними, увидел высоко поднятую будку с мачтой, вот только, когда подошел ближе, понял, что это не осводовская станция, а яхт-клуб.

День был будний, июльский, солнечный, кругом ни души, и он храбро, стараясь держаться так, как держался бы на его месте теплобетонский Санька, толкнул дверь с табличкой «Начальник» и только тогда понял, что не знает, о чем намерен просить.

В сумрачной комнатке с обшитыми фанерой стенами сидел за столом человек в морской фуражке. Он даже не поднял головы, вернее, только взглянул, прищурясь, и, не дослушав, сказал, что мальчик попал не туда, ему нужно в Дом пионеров. А мальчик именно в эту минуту сильнее всего понял, что ему не столько необходимо, чтобы его куда-то приняли, сколько не прогоняли, позволили быть рядом с водой, шлюпками, выгоревшими, трепетавшими на ветру флагами. Что-то было в этой жизни теперь и его, он понял, и он не хотел расставаться со своей долей. Он стал говорить о Павшине, о том, что ему доверяли вельбот и он дежурил по восемь часов и что на станции всего три человека в штате, а надо уходить каждый день на катере к насосной станции, потому что там ого как крутит и утопленничков только вынимай…

— А весла у вельбота какие? — перебил его начальник. Он вдруг посмотрел с интересом, и в глазах мелькнуло что-то серьезное, что-то, видно, нужное ему, начальнику.

— Там, в Павшине, весла вальковые, но на морских вельботах полагаются распашные. И на гичках…

— На гичках! — повторил, усмехаясь, начальник. — А сам небось и не видел гичек-то.

— Не видел, — согласился мальчик.

— Ладно, — сказал начальник. — Ищи Воркуна.

Он даже забыл поблагодарить — так был доволен. Впрочем, как вскоре выяснилось, особой благодарности доброта начальника клуба не стоила. Во-первых, Воркун, которого следовало искать, командовал дрянным тихоходным швертботом, выходившим в залив раз в месяц, и то ненадолго, поскольку немилосердно тек. Во-вторых, научиться чему-нибудь у этого самого Воркуна было довольно трудно: он жил по соседству с клубом, яхтенное дело знал неплохо, но в последние годы охладел к нему и редко появлялся у бонов. Одни говорили, что он влюбился и никак не может добиться взаимности, другие уверяли, что заболел авиацией, учится в аэроклубе, а третьи считали, что Воркун просто лентяй и ему не то что яхту, прогулочную лодку доверить нельзя.

Мальчик разыскал «свой» швертбот на самом краю бонов; сидя в сторонке, подолгу разглядывал его, а Воркун, начальник теперь и капитан, оставался для него совершенно неведомым.

Как-то утром, вдоволь насмотревшись на скверно покрашенные борта яхты, короткую, какую-то непропорциональную по отношению к корпусу мачту, он принялся мыть и скрести грязные банки и лючины, а когда на секунду оторвался от дел, то увидел на берегу парня в кепке, криво сидевшей на рыжих, давно не стриженных волосах. Парень стоял, глубоко засунув руки в карманы, и лицо его, особенно губы, сжатые в кривую усмешку, настолько полно передавало незаинтересованность в происходящем на швертботе, что мальчик тихо рассмеялся. Незнакомец по-прежнему молчал, смотрел по-коровьи, не мигая. Мальчику пришлось объяснить, чему он смеется: ему кажется, что перед ним Воркун.

Парень, пожевав окурок, похоже, навечно прилипший к его губе, подтвердил, что мальчик не ошибся, и подошел ближе. Из фраз, которые он цедил, как бы делая одолжение, определилось, что появление новичка «на посудине» лично его не удивляет и не сердит, потому что «гоняться в этом сезоне» он не собирается.

Мальчик слушал рулевого и вдруг вспомнил выражение глаз начальника клуба, когда тот разрешил остаться, — ну да, тот определил, что мальчик не утонет, если что, а лишний сторож бесхозной, в сущности, яхте не помешает. Совсем иначе, чем в Павшине, подумал мальчик; начальник знал, что делал, когда посылал к этому рыжему.