Пейзаж с парусом

И все-таки разговор с Воркуном почему-то веселил, не оставлял желания бросить все и больше никогда не появляться в яхт-клубе. Казалось, Воркун шутит, плетет небылицы, чтобы через день-два обрадовать, поступив наоборот. Мальчик даже спросил, правду ли говорят, что он, Воркун, учится на летчика, и тот как-то странно оживился, сказал, что действительно решил уволиться из судоремонтных мастерских и поступить учиться. Только не на летчика, а на водолаза. Поэтому он теперь каждый вечер ходит на стадион, бегает по дорожке вокруг футбольного поля, а потом по двадцать раз каждой рукой выжимает полупудовую гирю. Выплюнув наконец изжеванный окурок, Воркун пояснил, что такие упражнения развивают дыхание, а для водолаза дыхание — все. А мальчик только теперь заметил, как что-то тоненько сипит и клокочет в груди у Воркуна, когда тот говорит, и грудь вздымается тяжело, болезненно.

Воркун вытащил из пачки новую папиросу и заявил, что ему пора. Мальчику он на прощание посоветовал действовать в том же направлении, то есть мыть швертбот, черпать из него воду, а если сильно захочется приобщиться к морю, пусть возьмет у начальника книжку и учит, как называются снасти и вообще всякая вещь на яхте, потому как в его, мальчика, матросском звании это самая наиважнейшая теория и практика.

Не появлялся Воркун дней десять. За это время мальчик отмыл суденышко до блеска и вызубрил название «каждой вещи». Помогли записки замечательного капитана Джошуа Слокама, а еще он достал, правда, не у начальника клуба, а в библиотеке тоненькую книжку с ласковым названием «Парусный ботик». Книжка была толковая, все можно было понять самому, хоть и не с первого и даже не с третьего и четвертого раза. А еще у книжки был эпиграф: «Призвание моряков — борьба со стихиями». Мальчик повторял эти слова, когда сидел на корме яхты, привалившись к гладкому румпелю, не обращая внимания на то, что впереди причал и глинистые приступки берега.

Как-то пришел Воркун и принес на плече парус, намотанный на гладкое бревнышко гика, и еще один — поменьше. Поставил на место, но выходить из гавани раздумал. Мальчик ждал его на следующий день, но он так и не появился. Может, потому что обиделся на Воркуна, сам и рискнул: закрепил трос за угол переднего паруса и потянул, не торопясь, поглядывая на маленький блок возле самой верхушки мачты.

Сначала шло хорошо: сбоку, загораживая берег, разрастался белой стенкой парус, а трос послушной змейкой ложился у ног. Потом в вышине что-то скрипнуло, и все остановилось. Подул ветер, и парус, поднятый до половины, дрогнул, пополз в сторону, норовя соскользнуть в воду. Мальчик обхватил его рукой, но парус не сдавался, упрямо полз вбок.

Он представил себе, как падает в воду — неловко, стыдно, на виду у всех. Швертбот ведь стоял на мелководье, мальчик уже видел себя по пояс в воде, мокрого, в облепившей тело рубахе.

— Нога! — вдруг донеслось с берега. — Наступите нога на фал. Крепче!

Мальчик повиновался командам, не оборачиваясь к говорившему и не отдавая себе отчета, почему слова звучат так странно, исковерканно. Наступив, как было сказано, на трос, он вдруг обнаружил, что обе руки свободны, и так парусину сдерживать легче, да и самому сохранять равновесие на узком треугольнике палубы.

— Теперь комкайт, — продолжались команды. — Комкайт парус, собирайт, живо!

Вскоре нечаянный благодетель сидел на корме, посмеиваясь, хитро посматривая на мальчика. А мальчик не знал, что теперь говорить и делать, потому что перед ним был сам Гуго Шульц, он уже заметил его прежде, и ему рассказали, что Шульц — немец, политэмигрант, он тайно бежал из Германии, когда там к власти пришел Гитлер, а теперь он инженером на советском заводе, а все свободное время, как и у себя дома, в Гамбурге, проводит в яхт-клубе; кроме Шульца, в клубе было еще два венгра, тоже политэмигранты, вместе с двумя русскими — впятером — они составляли экипаж большой крейсерской яхты и, наверное, посшибали бы все призы на всех регатах, если бы яхта не была излишне рысклива и потому тяжела на ходу, — такие, рассказывали, они были мореходы.

Мальчик, вспомнил все это, посмотрел на воду, туда, где довольно далеко от берега стоял на якоре Шульцев крейсер, и заметил, что на яхте работают, возможно, готовят выход.

— У вас, Женья, — сказал между тем Шульц, — произошел первоначальный крещение. Необходимый вещь! Так вы скорей поймет, что быстро — не значит без ум. Когда берешься за снасть, надо всегда подумайт — мгновенно, — что из того произойдет. Морской закон! Так что — ол райт, дело у вас идет. Я видел, как вы здесь появился. Тихонько, — он рассмеялся. — Но дело у вас идет!

Немец перебрался на бак; потянул за швартов, но почему-то не дождался, когда яхта ткнется в берег, и спрыгнул в воду. Он был бос, в синих застиранных плавках, и идти было близко, всего три шага — он бы их быстро одолел своими длинными, жилистыми ногами, но мальчик внезапно кинулся наперерез.