Пейзаж с парусом

— Отдыхай, — вдруг приказал он, сложил весла и сам улегся на носу, на спасательном круге, подставив солнцу худой, мускулистый живот. Однако в покое он находился недолго, приподнял голову и, подозрительно прищурившись, спросил: — А ты, Жека, плавать умеешь? Ну-ка давай прыгай.

— Здесь, на середине? — спросил мальчик, полагая, что Санька шутит.

— А где же? — сказал Санька и, быстро перемахнув через два деревянных сиденья, оказался на корме шлюпки. — Ну, кино «Чапаев» смотрел?

Мальчик не понял, при чем тут кино «Чапаев», но ему было уже не до этого: сильные руки Саньки упирались в грудь, толкали, была секунда, когда он еще чудом удерживался на теплом дереве борта, но и она прошла, он рухнул в темную, показалось, бездонную пучину.

Он умел плавать; еще в пионерлагере, в Луге, научился барахтаться, держаться на плаву, потом изредка купался с приятелями в Малой Невке, но это редко, необязательно, а тут перед его глазами, когда он вынырнул, стлалась безмерная гладь, и, главное, не было шлюпки с Санькой, только берег — далекий и оттого страшный, в зеленой траве, с редкими деревьями и домами. Он почувствовал, что у него уже нет сил, и слабо вскрикнул, погрузился с головой в воду, но тут же чья-то рука схватила его за волосы, и сквозь текущую по глазам воду он увидел рядом, в полуметре, серый борт шлюпки, а потом и смеющееся лицо Саньки — белозубое на фоне далекого неба и облаков.

— Эй, — кричал Санька, — мелочь пузатая! Руки, а ну руки, говорю, вытяни… так… и ноги… давай, давай. А теперь лягушкой! Да не выпрастывай руки, саженками только дураки, сдохнешь… та-ак, еще, еще…

И было непонятно, отчего стало вдруг легко — от повелительного, не терпящего возражения голоса Саньки, или от его сильной руки, державшей за волосы, или оттого, что действительно легче и удобнее сводить и разводить руки, как бы разрезать воду и отталкиваться от нее пятками, или потому, что разом, как-то само собой поймалось это лягушачье движение — казалось, что век его знал, все равно что переставлять ноги, когда идешь, и оно никогда уже не забудется. Шлюпку тихо сносило течением, и он плыл рядом, радуясь, слыша, как мерно плещет вода под бортом.

Но Саньке всего этого оказалось мало. Он отпустил его волосы и пропал из виду, похоже, улегся на дно шлюпки, а потом снова возник, держа разведенные по бортам весла, и стал грести, отгоняя от мальчика шлюпку, чуть-чуть отгоняя, когда он, казалось, уже был готов достать ее рукой…

Потом, дома, он соврал маме, что видел Кремль и был на Сельскохозяйственной выставке, хотя Софья Петровна ничего этого ему не показала, только отвезла на казенной «эмке» с вокзала и на вокзал, — почему-то стыдно было, неловко за себя или за Софью Петровну, что так получилось, уж нарочно или случайно — трудно сказать. А про Саньку и про ОСВОД он и не думал рассказывать, мама бы умерла от страха, представив, как его столкнули за борт на середине широкой Москвы-реки.

А может, такие вещи вообще родителям не рассказывают? Может, у каждого, мал он или вырос, все равно своя жизнь, и в ней хоть что-нибудь должно быть твоим и только твоим? Он думал об этом, но так ничего и не решил.

Они еще раза два приходили на осводовскую станцию вместе с Санькой, гребли в четыре весла и купались на середине реки — мальчик теперь просил, чтобы на середине, — и Санька, ободряя на дальнейшее, советовал:

— Ты, Жека, не дрейфь, крестный мой всегда тебе шлюпку даст. Их ведь трое на станции. Один на пляже — надо дежурить? Надо. А двое на катере к насосной станции каждый день уходят. Там, знаешь, как крутит? Утопленничков только вынимай! Ты им всегда в помощь будешь на шлюпке. Побольше шлюпок надо по реке разогнать, такое правило.

Санька говорил все это, словно бы зная, что пропадет надолго; потом выяснилось, что у его матери кончился отпуск, ей надо было на завод, а Санька оставался дома с маленькой сестрой.

И мальчику действительно давали шлюпку, весла и спасательный круг. Он отправлялся обычно не в сторону пляжа, а к устью Баньки — там купающихся, собственно, не было, но полагалось дежурить и здесь, мало ли что, — и целыми днями гонял шлюпку вдоль глинистого, подмытого водой берега, купался, а когда мимо проходил буксир «Мария Виноградова», вел баржи с песком в сторону Тушина, — хватался за огромный, облитый черным варом руль последней баржи и так долго плыл, воображая себя бывалым, все знающим на реке человеком.