Пейзажи этого края. Том 2

Рынок принадлежит тому, кто первый пришел! Вот так! Во что бы то ни стало ему надо устранить это зло в лице Майсума, даже если это будет конец для них обоих… Нет, не надо для обоих. Потому что базар того, кто пришел первым. Сейчас он пойдет к Лисиди… Нет, прямо к секретарю Чжао, в коммуну – и доложит о ситуации с Майсумом. Недостаточно фактуры? Не беда – по ниточке паутинки отыщется и паук, а следы копыт приведут к лошади, как говорится. Он может делать предположения, приводить доводы, развивать… главное – вцепиться зубами: Майсум замыслил недоброе… А если Майсум выкатит встречные обвинения? Не признавать, умереть – но не признавать, с самого начала четко сказать: в последние два года он вел с Майсумом ожесточенную борьбу – и поэтому встретил со стороны этого не добежавшего за рубеж порождения помещичьих элементов въевшуюся до костей злобу и ненависть… Ему еще может помочь Нияз. Сначала покончить с Майсумом. Благодаря его положению, должности, авторитету люди, конечно, скорее поверят ему, а не Майсуму Ну конечно. Это просто смешно! Как он так сразу испугался, что даже сам на себя стал не похож?

Главное – быстрота, нужно перехватить инициативу. Он умылся, надел баранью шапку, сказал Пашахан:

– У меня срочное дело, иду в коммуну.

Он распахнул дверь во двор и невольно сделал шаг назад. Все тело покрылось гусиной кожей.

В дверном проеме в тускло-голубом свете молодого месяца и свежевыпавшего снега виднелся темный силуэт.

И это был не кто иной, как Майсум.

Глава двадцать пятая

Обстановка в комнате Майсума и необыкновенный ужин с песнями

Ядовитые цветы всех пороков

Правую руку Майсум приложил к груди, согнувшись в глубоком поклоне почтительного приветствия. Потом он развернул обе руки, словно собираясь принять дар – правая впереди, левая чуть сзади, ладони раскрыты и обращены вверх, как в танцевальной позе, – и крайне льстиво, очень мягко и трогательно произнес:

– Начальник большой бригады Кутлукжан, старший брат Кутлукжан, душа моей жизни и жизнь души моей, драгоценнейший из всего на свете друг мой, о мой уважаемый аксакал! Я надеюсь на щедрость широкой вашей души, надеюсь, вы не будете на меня в обиде за мой безрассудный неурочный визит. Если позволите, я хотел бы произнести слова, которые давно хотел, но не решался вам сказать. Говорить ли, не говорить ли – я примерялся, я колебался, я сомневался… Позвольте спросить, уважаемый брат начальник: могу ли я высказать свою надежду, мое сердечное желание, мою нижайшую просьбу? Можно ли мне сказать?

Даже в неверном отсвете от свежевыпавшего снега было видно, как лицо Майсума играло при этих словах: брови взлетали высоко вверх, глаза вращались, рот кривился. Майсум то и дело шмыгал носом. Как же искренне и трогательно!

Оторопевший Кутлукжан молчал.

Руки Майсума вернулись к груди и вцепились в нее, словно собирались вынуть наружу сердце; с согбенной спиной, обращенным вверх взглядом и трогательно вытянутой шеей он продолжал:

– Но – умоляю! – не говорите «нет»! Я давно собирался пригласить вас почтить своим посещением мое бедное убогое пристанище. Хотя бы на двенадцать минут: двенадцать минут – это ведь всего-навсего семьсот двадцать секунд. Дружеская беседа не только избавляет от тоски и душевных мук – она суть кладезь мудрости и знания. Конечно, ваше положение, ваши величие и строгость, ваша занятость не позволяли мне, недостойному, решиться сказать об этой своей несбыточной мечте. Однако чем так вот говорить про завтра или послезавтра, уж лучше – сегодня; чем откладывать на потом, через два часа, через три – так уж лучше сказать сейчас. Сейчас, разрешите спросить именно сейчас, в эту минуту и эту секунду: можете ли вы направить драгоценные ваши шаги в сторону скромного убогого приюта, где накрыт недостойным для вас стол, и почтить его своим лучезарным посещением?

– Что? я? сейчас? к вам домой? – у Кутлукжана затуманилось сознание от эпической поэмы Майсума, однако голос Майсума и поза немного его успокоили. И Кутлукжан, в соответствии с привычкой и положенным ритуалом, сказал в ответ: – Благодарю вас, не стоит!

– К чему благодарить? Зачем отказываться? Да, да! – не унимался Майсум. – Я знаю, знаю, насколько вы загружены работой: ваша голова полна забот о делах всей большой бригады – ни староста Махмуд, ни бек Ибрагим не управлялись никогда с таким множеством земельных угодий и населением – вы же отец наш. Разве не следует именно поэтому слегка расслабиться хорошему человеку, так горящему работой, прямо-таки поджаривающему себя ради нас всех? Разве не следует со всем нашим искренним уважением и почтением дать вам возможность на миг расслабиться и чуточку повеселиться?

Двенадцать минут спокойно посидеть – ну ни малейшим образом это не помешает. Всего-то надо двенадцать минут, ни минутой больше. Но зачем очерчивать запретный круг, к чему себя ограничивать, сдерживать, не решаться сказать то, что хочется, замирать в нерешительности? Ответьте мне, ответьте, пожалуйста: «Так!» – О! О мой старший брат! – похоже было, что Майсум вот-вот заплачет.