Пекинский узел

Попов поднял несколько кленовых листьев, подержал их на свету, перед глазами, а затем сгорстал в один обмяклый ком. Отбросил прочь. Ужасная несправедливость: один неверный шаг и смерть. Яма с присыпкой. Судьба выводит человека на дорогу и оставляет перед выбором: хоть стой, хоть падай. Тайна и тоска. И подлая несправедливость: Му Лань нужна Игнатьеву, а ноги бьёт Попов. Жизнью рискует.

— Ужасная несправедливость! Но, — с хмельной покорностью решившегося человека бубнил он себе под нос. — Посулился — исполняй.

— Хоть так, хоть эдак, — поддержал его шарманщик.

Тёмная туча мазнула вершину сосны, заволокла небо дымчатой провисью.

За те долгие семь лет, которые Попов прожил в Китае, в его сознании утвердилась мысль, что Срединное царство не доступно для человека стороннего. Китай огромен, и величественна жизнь его племён, его власть предержащих и его рабов. Величественна и многообразна, таинственна и до убогого проста; горька, разымчива, как рисовая водка, сладка, как смерть, и вездесуща, как любовь. Это здесь, в Китае, когда человек заплясал, родилась музыка, когда загрустил, появилась мелодия.

Попов хлопнул в ладоши.

— Любят барышни конфеты, шоколад и монпансье!

Войлочная куртка показалась ему лишней, и он сбросил её с плеч.

Из соломенной кошёлки выпрастывался петух и норовил клюнуть прохожих. Голозадая мартышка строила Попову глазки. Он погрозил ей пальцем и услышал хихиканье. Лукавое искусство обольщения было у неё врождённым.

Попов уже пристал, было, к шарманщику с расспросами о «короле нищих», как к ним подошёл знакомый албазинец с дрессированным медведем. Не говоря ни слова, он приставил к их опустошённой четверти свою полнёхонькую, сел рядышком и заговорил о войне.

— Худой поп свенчает, и хорошему не развенчать, — он сбил сургуч с принесённой им посудины, передал её шарманщику.

— Давай, помянем.

— Кого?

— Прожитый день.

Медведь улёгся рядом. Попов опасливо покосился на него, слегка отодвинулся. Шарманщик наполнил стакан, протянул албазинцу.

— Со встречей!

Тот степенно выпил и куснул пряник.

— Дурак всегда виновен.

— Есть такие, — ухмыльнулся шарманщик и с хитринкой глянул на Попова. — Ходят пятками вперёд, коленками наружу.

Чтоб сидеть, никому не мешать, они перебрались под стену, развели костерок.

— Когда человека душат, у него кровь из глаз течёт, — загнул палец на руке албазинец. У повешенного — язык набок. Это об чём говорит? — посмотрел он мрачными глазами на собутыльников и сам же ответил. — А это говорит о том, что смерть любит языкатых. Немые живут дольше.

— Вот и я об том же, — трезвым голосом сказал шарманщик. — Кто разобрался в этом мире, разберётся и в загробном. Яму в два прыжка не перепрыгнешь.

Албазинец пристроил над огнём жестяной чайник. Медведь прикрыл глаза и положил на морду лапу. Подбежали тощие замурзанные китайчата, стали просить денег. Их босые пятки выбивали дробь.

— Хорошо тому, кто ничего не имеет, — выгреб из кармана мелочёвку Попов и уставился в огонь. — Кроме своей тени.

Китайчата с радостными воплями помчались прочь. Один подставил ножку другому, подхватил выпавшую из его пригоршни монетку, и с гиканьем понёсся дальше.

— Если у тебя есть тень и больше ничего, кроме тени твоей, — сказал албазинец, — благодари Всевышнего за счастье созерцать её. — Он стряхнул со своего армяка хлебные крошки и добавил. — Завтра и этого может не быть.

— Вполне, — смутно соображая, ответил Попов. — Козыри разложены, а король припрятан.

Он не мог отделаться от чувства, что за ним давно следят, прячутся неподалёку. Где-то рядом. Может, люди Су Шуня, может, «короля нищих». Китайцы не любят сердиться, но коль разойдутся, их не остановишь. Тем более, теперь, когда идёт война и все озлоблены донельзя. Рушатся дома, распадаются семьи. Люди теряют себя, свой человеческий облик.

— Если тебя грабят, — обращался к нему шарманщик и подавал стакан с домашней водкой, — не сопротивляйся. Не деньги нас, а мы должны закапывать их в землю.

— Тот, кто голоден, — проглотил водку Попов, — опасности не чует. А я чую!..

— Что? — подался к нему албазинец.

— Не скажу!

— Вот тебе и "буки, веди", — рассмеялся албазинец и повалился на медведя. Тот недовольно заворчал, но продолжал лежать. — Отглаголил и добро!

Попов помог албазинцу подняться, хотя его и самого уже сильно шатало. Тянуло улечься на землю или, что лучше, на того же медведя. К тому же, он не знал, что ему делать? Убираться восвояси или ждать, когда шарманщик всё же сообщит секретный адрес "короля"? А может, и зарежет — тёмный человек. Ткнёт шило под лопатку — и каюк.

— Судьи загробного мира знают всю правду о нас, — заговорил албазинец и судорожно скривил рот. — Поэтому молчи, всю жизнь молчи. Ни-ни, — он погрозил пальцем. — Смерть носит в своём чреве мёртвых.

Попов не перечил. Отец Гурий как-то говорил, что между жизнью и смертью есть тонюсенькая, самая, что ни на есть, невидимая щель, световой зазор, в который и стремятся души. Не зря сказал Христос: "Входите тесными вратами».

Чайник засвистел, задребезжал крышкой.