Пекинский узел

Вывески со знакомой надписью "Тётя Тыква" более не существовало. На месте овощной лавки располагалась шорная. Двери её были раскрыты настежь, и Попов вошёл внутрь. Его взгляд скользнул по стене и обнаружил свежую побелку: тайный лаз был заложен камнями и замазан известью. В лавке пахло кожей и дёгтем. Здесь можно было выбрать конскую упряжь и плётки на любой вкус, для упрямого осла и для нерадивой прислуги. Попов повертел в руках поводья из пальмового лыка, поклацал клещами, которыми продавец предлагал вырывать коням зубы, потеребил уздечки, помял узорчатые чепраки, отороченные шерстью носорога, погладил седло из дублёной воловьей кожи и, поблагодарив продавца за советы, сказал, что в его лавке нет ни одной безвкусной вещи. Пообещав зайти «недельки через две», вышел на улицу. Как он и предполагал, полиция арестовала торговца овощами, а пролом в стене замуровала. Не успел он пройти и десяти шагов, как ему в ноги бросился нищий, вцепился в брюки и стал просить денег на хлеб. Попов порылся в кармане, нашёл медный грош и протянул. Бродяга окатил его волной холодного презрения.

— Да я за эту муть даже не плюну!

— Как хотите, милейший, — спрятал деньги в карман Попов и попытался высвободиться из цепких рук. — Я не толстосум.

Нищий грязно выругался и неожиданно резко дёрнул Попова за ногу — думал свалить, но получил такой удар по шее, что тотчас разжал пальцы.

— Гад!

Попов вздёрнул его за шиворот и следующий удар бродяга проглотил вместе с зубами — он вихлясто, как пьяный гуляка, сделал несколько шагов назад и, видимо, вконец утомлённый своей праздной жизнью, приткнулся к каменной ограде. Потом со стоном сполз на землю — вытянулся вдоль стены. Его драная шапчонка закатилась в лужу.

Попов отряхнул брюки и, не оглядываясь, пошёл дальше. В Пекине шагу нельзя ступить, чтобы не столкнуться с побирушкой. На каждом углу, у каждого мало-мальски приличного здания толклись нищие. У многих оборванцев на груди болтались деревянные таблички, испещрённые призывами жертвовать деньги на восстановление того или иного храма, той или иной доисторической развалины, будь это древняя пагода или безымянный мост в горах. Где точно находятся объекты жертвенной благотворительности, никто не мог толком ответить, а если начинали объяснять, то подозрительно мудрёно: от Горы Сгнившего Топорища десять ли на север, перед камнем Утренней звезды, в ущелье Синих Птиц. Собиратели пожертвований подобострастно кланялись и слащаво улыбались. Кто улыбается, тому и верят.

Хочешь не хочешь, расщедришься.

Проходя мимо начальной школы, он заметил ватагу мальчишек, которые делали бумажные фигуры европейцев и тут же отрывали им конечности. Плевали в ненавистные рожи и втаптывали в грязь. Они призывали на головы "белых чертей" тридцать три несчастья, проклинали интервентов так, как это делали в Китае с незапамятных времён. Прибегали к мистике. Вокруг них толпились сочувствующие. Так устроены люди. У каждого зрелища — свои зеваки. Торговать ли будут, учить пению, казнить ли, миловать, всегда найдётся тот, кто станет продавать свои глаза, не повышая цену. Что выпало из-под хвоста коня, оценят птицы. Зеваки те же птицы. С двух сторон дверного проёма школы к стене были прибиты деревянные доски, с вырезанными на них благими изречениями в виде парных надписей и с одинаковым числом знаков. Рядом шелестели бумажные свитки с пожеланием добра и всяческого благоденствия.

— Он ещё не пришёл? — спросил Попова сорванец с бумажным чучелом "индили" и шмыгнул носом, подтягивая каплю.

— Кто? — не понял Попов.

— Тот, кого ждут, — глаза мальчишки превратились в щёлки. — Судья мёртвых: Янь-ван.

— Думаю, нет, — как можно убедительнее, ответил Попов и взъерошил его волосы. — Он всё ещё томится под землёй.

Мальчишка радостно заулыбался и наподдал чучело ногой.

— Я так и знал!

Во дворе ветхой мазанки, облупленной дождём и градом, сидел сухощавый старик и колотил в широкий медный таз. Он сумасшедше громко хохотал, слёзно стенал, извещая соседей о том, что у него умерла жена, и они могут прийти помочь ему проститься с ней.

— На крыльях осени к нам прилетела смерть!

Ветер гнал по небу облака, похожие на продранную кисею. Срывался дождь.

Попов поёжился, поднял воротник куртки. Огонь одолевает дерево, а вода — огонь. Он должен стать водой. Каплей, долбящей камень. «Если знаешь противника и знаешь себя, — говорил ему учитель, — сражайся хоть сто раз, опасности не будет». Попов уже довольно много знал о «короле нищих», но, чтобы правильно оценить противника, его надо знать, как самого себя, а для этого необходимо время и дополнительная информация, верные сведения, а их, как раз, и не было. «Если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз нет — потерпишь поражение».