Пекинский узел

— Я не скажу, что ко мне являлись мёртвые, — заговорил Баллюзен, когда голоса Шимковича и Вульфа стихли, — но не могу забыть одного артиллерийского поручика, служившего вместе со мной во время Севастопольской кампании. Фамилию его намеренно не стану называть.

— Боитесь, навестит? — съязвил Вульф.

— Не хочу тревожить его имя, — уклончиво ответил Баллюзен. — Так вот. Перед очередным сражением он неожиданно взял с меня слово, что все его личные вещи и письма я отошлю по тому адресу, который он мне сообщил. «Чувствую, — сказал он мне, — что в завтрашнем бою меня убьют». Я, как мог, начал ободрять его, но он лишь печально вздохнул, объяснив своё тягостное предчувствие тем, что до этого у него болела рука, и в эту руку он был ранен. «Но теперь, — признавался он мне, — болит грудь, и гораздо сильнее, нежели когда-то болела рука». На следующий день, не дождавшись его с позиций, уже вечером, я отправился на перевязочный пункт, где и нашёл его, накрытого рогожей. Неприятельская граната разворотила ему грудь, ударив в самое сердце.

— Да, — протянул Попов, — предчувствие его не обмануло.

Приведя ещё ряд памятных примеров неопровержимых предсказаний смерти, явлений умерших живым и прямых свидетельств о загробной жизни, собеседники пришли к выводу, что, если человек в своей гордыне будет мнить, что всё зависит от него, он, разумеется, будет неправ.

— И если человек покорно скажет: "Ничего от меня не зависит", он так же будет заблуждаться, — проговорил Игнатьев, вставая из-за стола и давая возможность Дмитрию прибрать посуду. — Человек, отдавший свою волю в Божьи руки, научится владеть собой.

Баллюзен раскрыл портсигар и вынул папиросу.

— И тогда глаза его увидят многое, а душа — всё!

— И человек своей мыслью будет опережать события, — уверенно сказал Попов. — Воздействовать на них.

Глава XVI

Ночью Сянь Фэну снилась кровь. Она текла по золотому изваянию Будды, подтекала под ноги маленькому сыну, над которым нависала тень великого Чингисхана, пачкала платье Цы Си... И чем больше он пятился от текучего марева крови, тем беспощаднее вставал вопрос: как быть? Как действовать в мятежноистлевающем Китае, порабощаемом "белыми варварами"? Куда ни ступи, повсюду кровь. Кровь за повстанцами. За европейцами. И за дядей Сэн Ваном — она. Сянь Фэн закрыл лицо руками, плотно-плотно смежил веки, и перед его глазами, перед его мысленным взором замелькали, закружили в воздухе снежинки, поднялся ветер, началась метель. Задуло, замело, засиверило… Ему стало знобко, он начал замерзать, но так же неожиданно, как замело, всё миротворно притихло: улеглось, раскинулось просторными сугробами под чудный звон колоколов. Где и когда он слышал этот звон? Этот переливчато-знакомый клёкот медных птиц, слетающих с высоких звонниц под сияющими небесами?

Над солнцем куполов горели золотом кресты.

Сянь Фэн вгляделся, приподнялся на локтях, обрадованно засмеялся: он узнал храм русского подворья, его кресты и колокольный звон. Там было чисто, благостно, светло — там было мирно. Крови не было.

Очнувшись от видений, он долго осмысливал свой сон, затем собственноручно набросал письмо и велел доставить его младшему брату И Цину.

— Отвечаешь головой, — сказал он нарочному, выходя во двор. — Передашь лично в руки.

Пахло мокрой травой, цветущими астрами и хризантемами.

В это время войска неприятеля вплотную подошли к Пекину.

Напротив зимнего дворца богдыхана англичане установили два дальнобойных орудия, и теперь молчаливые артиллеристы прикидывали на глазок высоту прицела, определяли градус отклонения, держа в уме минимальную дистанцию между орудийными жерлами и городской стеной.

О том, что ситуация непредсказуема и штурм Пекина в самом деле может состояться, говорили уже не только в английских штабах, но и во французском посольстве, куда сразу же после завтрака прибыл Игнатьев. Он уже знал, что все лица, составлявшие славу Пекина, поспешно оставили город, и теперь его преследовало навязчивое ощущение, что если не взять быка за рога прямо сейчас, что-то в жизни не заладится, пойдёт не так, как надо и, вместе с тем, была опаска испортить всё излишним рвением. Не зря монах Бао любит повторять: «Удача приходит к тому, кто ей не мешает».

— К чёрту! — неожиданно вспылил барон Гро, как только Игнатьев пожал его протянутую руку и сел в предложенное кресло. — К чёрту! — Было видно, что он вне себя от бешенства.

— Кого и по какому поводу? — участливым тоном спросил Николай, и все слова, которые он заготовил для утренней беседы, показались ему пресными: француз сразу же излил накопившуюся у него желчь на лорда Эльджина. — Всё плохо, гадко, скверно! Не по — дружески! И всё не так! Не так! — гневно повторял барон Гро. — Мародёрство, бестолковщина, ужасный произвол. О дисциплине я уже не заикаюсь. Меня пугает самодурство англичан. Не приди вы ко мне, — с негодованием в голосе признался он Игнатьеву, — я сам бы направился к вам. Нет сил смотреть на лорда. Фанфарон!

— Благородство не купить, — подольстил ему Николай. — Оно либо есть, либо его нет. На рынке им и не торгуют.