Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Междометие wow, при первом упоминании написанное по-английски, далее передается кириллицей – «вау». А «имиджмейкер, дилер, киллер и эксклюзивный дистрибьютор» – череда американских неологизмов, тоже без изменений проникших в русский язык. Все это деловые термины, и объектом потребления становится сам человек, идет ли речь о торговле или об убийстве. Перечень иностранных заимствований пополняется механически – в одном списке они оказываются из-за формального сходства151. Язык заглотил их одним большим куском и никак не может переварить.

В то время как исходная латинская пословица, «Человек человеку волк», сама по себе звучит достаточно мрачно, а «имиджмейкер» и иже с ним производят удручающее впечатление, в нынешних условиях люди (и их отношения) свелись к еще более прискорбному тройному «Вау!». Последовательность оральных, анальных и вытесняющих вау-импульсов, вспыхивающих и гаснущих в сознании, стирает человеческое в людях и загоняет их взаимоотношения в тесные рамки. Тройное «Вау!» буквально реализует и усиливает Homo homini lupus est. Человек человеку волк не в переносном смысле хищной враждебности к себе подобным, а в смысле гипермедийности современности, буквально низведшей человека до воя («Вау!»).

Излагая теорию уничтожения человечества техноконсюмеристской машиной, Че Гевара прибегает к более широкому спектру американских неологизмов. Оральный вау-импульс соотносится с внутренним аудитором, выкидывающим флажок со словом loser (написанным на английском и в сноске переведенным на русский как «неудачник»), а анальный – с внутренним аудитором, выкидывающим флажок со словом winner (переведенным как «победитель»)152. По понятным причинам призыв подчиняться новому оптимистичному взгляду на жизнь выражен на языке, олицетворяющем господствующие культурные тенденции. В другом месте упоминается, как оскорбительно быть «лузером»: «…Даешь себе слово, что еще вырвешь зубами много-много денег у этой враждебной пустоты… и никто не посмеет назвать тебя американским словом loser»153.

Устами Че Гевары Пелевин размышляет об уничтожении человеческого субъекта, рассматривая американское понятие identity. Identity обозначает иллюзорный внутренний центр:

Identity – это фальшивое эго, и этим все сказано. Буржуазная мысль, анализирующая положение современного человека, считает, что прорваться через identity назад к своему эго – огромный духовный подвиг. Возможно, так оно и есть, потому что эго не существует относительно, а identity – абсолютно154.

Слово identity отражает состояние, когда подлинная индивидуальность заменяется иллюзорной (так как человека поглощает коммерческий коллектив). Identity определяется потреблением: «Я тот, кто ест такую-то еду, носит такую-то одежду, ездит на такой-то машине…» В другом месте персонажи Пелевина наталкиваются на незнакомое слово «идентичность» – модное, но ничего толком не обозначающее.

Выступая с критикой глобального неолиберального общества, Пелевин приписывает сниженный, пародийный смысл пришедшим из англоязычного мира понятиям, таким как «либеральные ценности» и «демократия». Морковин, знакомящий Татарского с рекламным бизнесом, объясняет, что «лэвэ» («деньги» на воровском жаргоне) – сокращение от liberal values («либеральные ценности»). Таких людей, как он сам и Татарский, Морковин определяет следующим образом: «Тварь дрожащая, у которой есть неотъемлемые права. И лэвэ тоже»155. В либерально-демократическом обществе предполагается, что гражданскими правами обладает каждый человек. В глобальном неолиберальном обществе, которому Пелевин дает уничижительные характеристики, «свобода» означает деньги, а «демократия» – в современной разговорной речи – рынок.

Как мы видим в «Generation „П“», в современном мире либеральные ценности отождествляются с денежными. Этот процесс описан Бодрийяром как переход от либеральной традиции индивидуального выбора к ситуации, когда «потребитель оказывается независимым в джунглях мерзости, где его принуждают к свободе выбора»156. Деньги («лэвэ») – образ, в котором на практике воплотилось понятие «либеральные ценности» в обществе, перевернув или по меньшей мере заметно исказив суть идеи.

Аналогичные изменения претерпело слово «демократия», в современном употреблении не просто ограниченное суммой предикативных связей (или, по выражению Маркузе, операциональным дискурсом), но полностью утратившее первоначальный смысл: