Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

В более поздних произведениях Пелевин все чаще прибегает к апокалиптическим образам не столько ради комического эффекта, сколько серьезно. Если в «Generation „П“» и Empire V присутствует намек на конец света, однако Страшный суд отодвинут на неопределенный срок, то в «Ананасной воде» и S. N. U. F. F., уделяющих внимание мировой войне и экологической катастрофе, апокалипсис изображен как Судный день, пусть день этот окрашен в пародийные тона и полностью лишен положительных коннотаций, связанных с милленаристскими надеждами и ликованием368. Превращение людей в автоматы (тупые и безвольные), возможно, все же предпочтительнее их превращения в горсть пепла. И все же от многих персонажей Пелевина (особенно в более поздних произведениях) избавляются быстрее и решительнее. Если поздние апокалиптические видения Пелевина и не являют будущее, наполняющее смыслом все, что происходило до него, они все же подводят некую черту и отражают подобие высшего суда. Пусть даже мир кончится всхлипом бройлеров в Страшном супе, для цыплят это не менее гибельный исход.

Глава шестая. Бабочки в подсолнечном масле

Я предвижу время, когда людей принудят исполнять день за днем и более чудовищные замыслы; скоро на свете останутся одни вояки и головорезы. Мой им совет: исполнитель самого чудовищного замысла должен вообразить, что уже осуществил его, должен сделать свое будущее непреложным, как прошлое.

Х. Л. Борхес. Сад расходящихся тропок

369

Эта глава посвящена еще одному важному аспекту исторического воображения Пелевина – тому, как писатель переосмысляет жанр альтернативной истории. Согласно Collins English Dictionary, это жанр, в котором «автор размышляет, как изменился бы ход истории, если бы то или иное историческое событие привело к иным последствиям». В отличие от апокалиптических образов, восходящих к классическим нарративам (книге Откровения, эсхатологии XIX и начала ХX века), жанр альтернативной истории развивался как яркий элемент современной поп-культуры. Учитывая обостренную чуткость Пелевина к современному культурному климату, он едва ли мог пройти мимо жанровой специфики альтернативной истории. Этот интерес пронизывает все его творчество370.

Жанр альтернативной истории в последние десятилетия получил широкое распространение на Западе, особенно в англо-американской научной фантастике371. К нему обращались как поп-культура, так и серьезные писатели, в частности Филип Рот и Кингсли Эмис372. Альтернативная история завоевала популярность и в постсоветской России, где представители литературного мейнстрима (Владимир Шаров, Владимир Сорокин, Дмитрий Быков) и авторы научно-фантастических произведений (Кир Булычев, Андрей Лазарчук, Вячеслав Рыбаков) с одинаковым энтузиазмом размышляли, «а что было бы, если бы…»373.

Вопрос, что популярность жанра альтернативной истории говорит о постсоветской России, породил множество предположений. Одна из версий заключается в том, что, поскольку в России историю постоянно переписывают, альтернативная история особенно близка россиянам. Как в 1997 году пошутил в оруэлловском духе популярный писатель и сатирик Михаил Задорнов, «Россия – великая страна с непредсказуемым прошлым». Этой остротой Задорнов намекал на ранее скрываемые факты советской истории, всплывшие в годы перестройки. В работе «Литература, история и идентичность в постсоветской России, 1991–2006» (Literature, History and Identity in Post-Soviet Russia, 1991–2006, 2006), посвященной постсоветской эпохе, Розалинд Марш соглашается с Задорновым. Она указывает на расцвет в постсоветской России альтернативной истории, фантастического исторического романа и историографической метапрозы – жанров, намеренно искажающих историю, контрастирующих с реалистическими и документальными историческими жанрами, привлекающих внимание читателя к самому устройству исторических нарративов. Среди наиболее заметных писателей, работающих в перечисленных жанрах, она называет Вячеслава Пьецуха, Владимира Шарова, Владимира Сорокина и Дмитрия Быкова374.