Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

Альфред любит это озеро. На южном берегу его поднимается крутая, почти недоступная гряда скал. Оно глубоко, его вода голубого цвета, чистая, как волны светлого эфира, как горный снег, ярко отражающийся в гладком зеркале.

В Гогенвальде герцог садится верхом. В стойлах деревенской гостиницы стоит его любимый конь Рустан. Хозяин гостиницы, его жена и дочь знают своего посетителя. Белокурая Христина каждое утро подает ему кружку свежей воды из горного источника и букет цветов, которые она сама набирает для него по краям горного обрыва.

Альфред носит костюм охотника, хотя он ни разу не мог принудить себя выстрелить по какому-нибудь невинному животному, обитающему в этих горах. На нем замшевые брюки, сапоги и куртка из зеленого бархата. Вместо голубого теперь у него светло-зеленый плащ. Его шляпа, с пучком подснежников, украшена драгоценной брильянтовой пряжкой — единственный знак его высокого положения, который он позволяет себе в этих горах.

Белокурая Христина, делая глубокий реверанс, приносит ему обычную кружку, потом втыкает цветы в его шляпу, которую он милостиво протягивает. Светло-голубые цветы, такие же почти как ее глаза, которые она едва осмеливается поднять на его мужественное прекрасное лицо.

Она знает, что он недоступен, этот строитель замка св. Грааля, его посланец и король.

Перед гостиницей деревеньки Гогенвальд, где обыкновенно дожидался герцога конюх, держа поводья Рустана, стоит старая липа, которой почти тысяча лет. Она, казалось, благоговейно прислушивалась, когда он приближался. Когда же он садился под ней и приказывал белокурой Христине принести себе хлеба и молока и сесть не рядом с ним, а поодаль, так, чтобы он мог ее видеть и любоваться ее юной красотой, — тогда липа начинала рассказывать. И он внимал ее лепету о далеких, безвозвратно ушедших столетиях.

Вдруг он вскакивал, подзывал конюха, бросался в седло и галопом мчался через Гогенвальд.

Крестьяне толпились на улицах, появлялись у окон и долго смотрели ему вслед.

Альфред скачет вдоль потока, все более и более углубляясь в лес, в котором стоят, как на страже, столетние великаны — дубы и сосны. Теченье ручья сопровождает его, оживляя лес — самый лучший, какой только есть у него в горах. Здесь и деревья совершенно иные, чем в других лесах. Благодаря сырости равнины, на них повисли длинные гирлянды мха. Словно давно исчезнувшие люди — мужчины и женщины, словно герои и героини давно минувших столетий, смотрят они из этой зеленой глубины, озаряемой меркнущими здесь лучами солнца.

Альфред приказал построить посередине леса хижину, в которой он отдыхает в полуденную пору. Он называет ее своим «уединенным убежищем». Никто не ждет его здесь. Однако в прохладные дни в камине пылает яркий огонь, в углу лежит вязанка еловых дров, которые он сам бросает в пламя. Около камина на столике придворный повар готовит заранее закуску. Пустынник завтракает здесь один. Затем он выходит из хижины, пускает Рустана пастись на траве в лесу или кормит остатками своего завтрака. Лошадь ест прямо из его рук, не отлучается далеко от хижины и, как собака, приходит на его зов.

Громко кукуют в лесу кукушки и отчетливо доносится до слуха воркование диких голубей.

«Королевский орел вершин, голубка равнины», — проносится у него в мозгу.

Он положил руку на шею лошади. Верное животное стоит рядом с ним, наклонив голову; оно любит нежное прикосновение мягкой, маленькой руки своего хозяина. Потом герцог бросается на траву, смотрит на голубое небо, на зеленое море и думает. Он мог бы построить и другую хижину в глубине этого сказочного леса!

Он снова возвращается в хижину и вскоре появляется с тетрадкой исписанных листков. Маэстро прислал ему их в Кронбург, а оттуда гофмаршальская часть переслала ему в его уединенное жилище.

Он читает и предается счастливым мечтам. Обеими руками хватает он золотисто-зеленый воздух леса, окрашенный листвою и солнечным светом, как будто он может его схватить!

Наконец он едет дальше через волшебный лес. Открывается лесная долина, давно затопленная лучами вечернего солнца. А кругом почтенный, молчаливый лес!

— Здесь это могло бы быть, — вдруг сказал он, — именно здесь. А не на скале, такой близкой к Гогенарбургу и к людям, не на вершине, которая так гордо взирает на равнину. Именно здесь, в лоне этого леса, непроницаемого, как сами первобытные леса древних германцев.

О, эти утра и полдни, насыщенные расплавленным светом, эти вечера, озаренные пурпуровыми лучами, эти ночи, наводненные серебряным светом луны! Великолепно здесь летом, великолепно и зимою, когда чистый снег горных вершин покрывает своим горностаевым плащом луга и леса, когда замолкает даже журчащий ручей, стиснутый железными объятиями мороза.